Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в полнотекстовом ресурсе.  Заглавная страница ресурса... 

89

 

К 200-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ А.С. ПУШКИНА

 

А.С. ПУШКИН: СТРАНИЦЫ ИЗ ИСТОРИИ РОССИЙСКИХ ИЗДАНИЙ ПО ПСИХОЛОГИИ И ПСИХИАТРИИ

 

И.Е. СИРОТКИНА

 

Статья написана при поддержке РГНФ, код проекта 97-06-08088.

 

"Пушкин... это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет", - эти сказанные в 1832 г. слова Н. В. Гоголя повторялись не раз [4; 50]. С той же фразы, звучавшей как пророчество, начал свою речь на открытии памятника А.С. Пушкину в Москве Ф.М. Достоевский1. Речь Ф.М. Достоевского разошлась по стране, а с ней и оценка А.С. Пушкина не только как лучшего в России поэта, но и как возвышающегося над современниками, опередившего свой век человека. Когда, через пятьдесят лет после смерти поэта, истек срок права наследников на публикацию его работ, и издания А.С. Пушкина наводнили страну, его известность стала всенародной. Под влиянием широко отмечавшихся пушкинских юбилеев - пятидесятилетия смерти в 1887 г. и столетия со дня его рождения в 1899 г. - в России сложился настоящий культ поэта.

Для самых разных людей образ А.С. Пушкина служил идеалом, эталоном - чего именно, зависело от занятий и интересов этих людей. Специалисты по человеческой душе - психологи и психиатры - не могли обойти поэта своим вниманием. В дни столетнего юбилея они объявили А.С. Пушкина "гениальным психологом" и, в одно и то же время, "идеалом душевного здоровья". Но уже меньше чем через два десятилетия, в дни революционной ломки авторитетов, к А.С. Пушкину стали относиться без прежнего пиетета. Левые критики грозили сбросить поэта с "парохода современности". Почти одновременно с этим психиатры сменили точку зрения и начали писать об А.С. Пушкине как о больном гении, делая акцент на якобы неуправляемом темпераменте и частых душевных кризисах поэта. Тем не менее ко времени следующего пушкинского юбилея - столетия его смерти, широко отмечавшегося в 1937 г., - культ поэта возродился. Вместе с культом в психологию и психиатрию вернулась версия "здорового" А.С. Пушкина.

 

*

 

Слова Н.В. Гоголя об А.С. Пушкине, с которых начинается эта статья, были вдохновлены философией немецкого романтизма и, в частности, работами Ф.В.Й. Шеллинга и И.Г. Гердера, которые были чрезвычайно популярны в первой трети XIX в.2 В статье "Шлецер, Миллер и Гердер" Н.В. Гоголь отзывался об И.Г. Гердере как о глубоком мыслителе, одним из первых взглянувшем на историю как на процесс развития, органической смены эпох и движения народов [4; 85-89]3. Романтики отвели истории, как и изучению языков и обычаев, главное место в системе наук о человеке.

 

90

 

В 1773 г. И.Г. Гердер и И.В. Гете издали сборник "О немецком характере и искусстве", в который вошли статьи о В. Шекспире как о национальном поэте и о народных песнях. Захваченный всеобщим увлечением историей и изучением национального быта, Н.В. Гоголь тоже собирал народные песни - известна его статья "О малороссийских песнях", написанная примерно в то же время, когда он задумал историю Малороссии" [4; 90-97]4. Говоря об А.С. Пушкине как о "русском национальном поэте", Н.В. Гоголь повторил идею немецких романтиков о том, что в искусстве и особенно поэзии отражается "душа нации".

Романтики видели в художественном гении воспитателя, духовного наставника народа; те, кто в России разделял эти взгляды, считали поэтому, что русский народ, не взрастивший своего поэтического гения, еще не сформировал своего духа. Как отмечает историк, декабристам Россия виделась как "империя, с небольшим сто лет вышедшая из мрака грубого невежества", а сам А.С. Пушкин писал: "У нас еще нет ни словесности, ни книг, все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке..." (цит. по: [23; 11]). Поэтому Н.В. Гоголю, как и другим критикам, важно было во всеуслышание заявить о появлении в России большого поэта. В А. С. Пушкине он увидел первого национального гения: "в нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла" [4; 50].

Согласно романтикам, поэт не только наиболее полно передает, но и создает, творит дух нации. Разделяя взгляд на поэта как на духовного лидера нации, Ф.М. Достоевский несколько десятилетий спустя писал: "Пушкин... приходит в самом начале правильного самосознания нашего", он - "направляющий свет", он - "пророчество и указание" [7; 386]. В отличие от Н.В. Гоголя, который подчеркивал "русскость" А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевский более всего дорожил в поэте той чертой, которую он назвал "всемирной отзывчивостью": оставаясь национальным поэтом, А.С. Пушкин смог понять, вчувствоваться в душу других народов. В его речи на открытии памятника поэту в Москве Ф.М. Достоевский обращался к христианскому самосознанию своих слушателей, призывая к примирению и прощению, напоминая, что русские, в силу свойственной им "слабости национального эгоизма" (по выражению В.С. Соловьева [28; 304]), должны подать пример братской любви другим народам. Писатель верил, что пушкинская "всечеловечность" дана в потенции всем русским.

Опубликованная в популярнейшем "Дневнике писателя", речь Ф.М. Достоевского была встречена с огромным энтузиазмом. Как пишет биограф Ф.М. Достоевского Дж. Франк, периодические выпуски "Дневника писателя" были в 1870-е гг. самой читаемой публицистикой в России [42; 153-169]. Ф.М. Достоевский, казалось, нашел счастливое равновесие между "русскостью" А.С. Пушкина, которую так ценил Н.В. Гоголь, и той чертой, которой восхищался в поэте В.Г. Белинский, когда называл А.С. Пушкина "гражданином вселенной", - отсутствием в нем всякого догматизма и партийности. В.Г. Белинский одним из первых заявил о почти абсолютном соответствии А.С. Пушкина идеалу нравственности и гуманизма - этот термин был в ходу благодаря тем же немецким романтикам. Чувство, лежащее в основе его поэзии, всегда "так человечно, гуманно!" - писал В.Г. Белинский со скрытой ссылкой на И.Г. Гердера, - "читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека" [1; 108-109]. Продолжая эту мысль В.Г. Белинского, Ф.М. Достоевский окончательно придал поэту черты совершенного человека, наделенного не только христианскими добродетелями, но и универсальным гуманизмом. Этот образ был воспринят последующим поколением интеллигенции, для которого А.С. Пушкин оставался идеалом не только русского, но и Человека вообще, точнее, такого человека, главной чертой которого философы назвали гуманизм.

Через полтора десятилетия после Ф.М. Достоевского гоголевской фразой об А.С. Пушкине как о "русском человеке в его развитии" начал статью Д.С. Мережковский. Его, писателя-символиста и философа,

91

 

который много способствовал религиозному возрождению русской интеллигенции, интересовала "вершинность" А.С. Пушкина в мистически-религиозном плане. По Д.С. Мережковскому, в А.С. Пушкине два начала - самоотречения человека и слияния его с Богом, с одной стороны, и его самоутверждения и противостояния Богу, с другой, - нашли совершенное равновесие. Д.С. Мережковский сравнил значение А.С. Пушкина для культуры своего века с ролью Эллады в древнем мире: поэт для своего времени был тем же, чем эллины для своего - гармонией среди хаоса. После А.С. Пушкина, считал Д.С. Мережковский, это равновесие в русской литературе, как и в европейской культуре вообще, было нарушено. Возник конфликт "двух начал в лице безумного язычника Фридриха Ницше и, быть может, не менее безумного галилеяна Льва Толстого". Ни один из тех, кого XIX в. считал великими, не мог сравниться с А.С. Пушкиным в гармонии таланта и личности.

Обрушившаяся в 1899 г. лавина публикаций об А.С. Пушкине закрепила идеальный образ поэта. Один только В.С. Соловьев добавил ложку дегтя, не по-юбилейному возражая тем, кто славословил поэта и видел в нем жертву "среды" (хотя он и писал о "положительных христианских убеждениях" поэта [26; 15-41]. В остальном же 1899 г. стал апофеозом поклонения А.С. Пушкину. На свой манер его почтили представители самых разных слоев общества, в том числе интеллигенции, включая психологов и психиатров. На торжественном заседании Московского университета, устроенном совместно с Обществом любителей российской словесности в честь столетия А.С. Пушкина, присутствовали члены Московского психологического общества: Л.М. Лопатин, Н.А. Иванцов и А.А. Токарский [21]. Председатель Общества, профессор Московского университета Л.М. Лопатин, говоря о тонкости и верности проникновения А.С. Пушкина во внутренний мир героев, назвал поэта "гениальным психологом-художником" [12; 352].

Вопреки тому, чего можно было бы ожидать от профессионального психолога, Л.М. Лопатин ничего не сказал о психологии самого А.С. Пушкина, хотя в конце XIX в. психологический анализ великих людей вошел в большую моду. Причиной профессиональной скромности Л.М. Лопатина, по-видимому, было то, что психологический анализ гениев в тогдашней литературе часто сводился к психиатрическому. Как правило, такой анализ предпринимался как иллюстрация популярной во второй половине XIX в. теории, объяснявшей происхождение выдающихся способностей и душевной болезни одними и теми же "органическими" причинами. После того как влиятельный профессор криминальной антропологии из Турина, Ч. Ломброзо, опубликовал книгу о "гениальности и помешательстве", для многих психиатров эти два слова стали синонимами.

Идея о "поэтическом безумии", однако, имела более долгую историю. Она пришла из античности - еще древние греки говорили о "божественной болезни", которую боги посылают своим избранникам, становящимся в результате пророками и поэтами. Наряду с этой идеей в античности существовало понятие "гения" - духа-хранителя: согласно легенде, Сократ черпал свою мудрость из бесед со своим "гением". Позже две идеи - о гении и божественном безумии - смешались. Медики стали считать талант, наряду с другими аномалиями, душевной болезнью и преступностью - еще одним "отклонением от нормы". Эти "аномалии", по мнению Ч. Ломброзо, были обусловлены особым конституциональным типом - атавистическим, ретроградным с точки зрения эволюции. Эти идеи сложились у Ч. Ломброзо в конце 1860 - начале 1870-х гг. На русский язык его многократно издававшаяся в Европе книга "Genio e folia" была переведена в начале 1890-х гг. [16]. Составленный Ч. Ломброзо список душевнобольных гениев включал, кроме Сократа, Магомета, Савонаролу, Руссо, Наполеона, Шумана, из великих русских - Н.В. Гоголя. Благодаря промежуточным между здоровьем и болезнью категориям, которые ввел Ч. Ломброзо и в которые им были зачислены многие сочинители, этот список мог быть сколь угодно расширен. А.С. Пушкин по роду своей деятельности вполне мог оказаться включенным в этот список, но не оказался. По крайней мере, этого не случилось в 1899 г. Парадоксальным образом, российские психиатры, которые писали об А.С. Пушкине в этот период, посчитали его "случай" не подтверждением теории Ч. Ломброзо, а,

 

92

 

напротив, опровержением идеи о родстве гения и болезни. Открыла эту дискуссию статья влиятельного психиатра В.Ф. Чижа (1855-1922), озаглавленная "Пушкин как идеал душевного здоровья" [37].

Автор, профессор из Дерпта, принадлежал к старшему поколению российских психиатров. Как многие врачи его поколения, В.Ф. Чиж видел душевную болезнь и здоровье через призму соответствия общепринятым нормам. Как показали историки, оба понятия всегда несли в себе моральную оценку. "Стигма" душевной болезни чаще всего налагалась на людей, которые занимали маргинальное положение в обществе, - преступников, нищих, проституток и тех, кто в современном социологическом словаре получил название "девиантных личностей"5. В конце XIX в. - в то время, когда работал В.Ф. Чиж - взгляд на аморальность как на патологию, психическую или органическую, стал общепринятым. Этот взгляд был закреплен во введенном в 1830-х гг. английским психиатром Дж.К. Причардом термине "нравственное помешательство"6, а также в понятии о "преступном типе" Ч. Ломброзо. В.Ф. Чиж, который работал в тюремном госпитале и видел много осужденных, считал идею Ч. Ломброзо о существовании биологически закрепленного типа преступника совершенно справедливой. Так, читая "Записки из Мертвого Дома" Ф.М. Достоевского, В.Ф. Чиж делал вывод, что описанную там жестокость заключенных невозможно объяснить, если считать этих людей физически такими же, как все. "Тут должно быть какое-то врожденное уродство, телесное или душевное, которое науке еще не известно" [34; 70]. Как и многие его коллеги, В.Ф. Чиж верил в то, что представитель "преступного типа" или больной "нравственным помешательством" с необходимостью совершит преступление [35; 176].

Как и понятие болезни, понятие душевного здоровья имело моральную коннотацию. В общепринятые нормы душевного здоровья входила норма "морального оптимизма", т.е. требование смотреть на жизнь "положительно" и действовать соответствующим образом. "Хорошим" человеком считался тот, кто испытывает "положительные" чувства восхищения, любви и надежды, а "плохим" - кто питает "отрицательные" эмоции - презрение, ненависть, разочарование и пессимизм [43; 297]. В конце XIX в. казалось, что понятия о болезни и здоровье, закрепленные в нормах повседневной жизни, получали все больше подтверждений от ученых и медиков. Разделяя веру в необходимость "морального оптимизма" со многими его современниками, Ч. Дарвин считал, что моральное чувство является последним и самым драгоценным приобретением эволюции и служит самым важным отличием человека от животных [40; 70]. Его соотечественник, хирург Дж.Х. Джексон, обнаружил, что при болезни первыми нарушаются наиболее молодые образования мозга, а наиболее древние структуры являются самыми устойчивыми. Основываясь на этих наблюдениях, французский психолог Т. Рибо сформулировал так называемый закон эволюции психических функций, согласно которому высшие функции - интеллект и нравственность как высшие достижения человеческого развития нарушаются первыми при болезни или под действием наркотиков. Как пишет английский историк науки Р. Смит, "высшее и низшее в одно и то же время были понятиями морали и физиологии. Они служили связующим звеном между идеями старой психологии и христианскими идеями о контроле мозга над телом, с одной стороны, и новыми физиологическими идеями о контроле мозговых полушарий над нервной системой, с другой" [44; 40].

В.Ф. Чиж убедился в том же на собственном опыте: он писал, что в эксперименте на себе "обнаружил, что первым под влиянием наркотиков угасает нравственное чувство". Из этого он заключил, что для того, чтобы быть нравственным, человек должен обладать абсолютным здоровьем, и обратно: "чем выше, чем совершеннее психическая организация", тем выше нравственность, "тем более человек способен любить

 

93

 

человечество" [36; 123, 129]. Душевнобольные, считал В.Ф. Чиж, с их несовершенной психической организацией, безнравственны, так сказать, по природе: "Больной, ненормальный психически или не любит ни истины, ни добра, ни красоты, или не способен понимать их. ...Психопат не может гармонически стремиться к правде, нравственному и красивому; чаще всего у них нет любви и понимания добра" [37; 5]. На одном краю спектра В.Ф. Чиж помещал душевнобольного с его якобы ущербной организацией, на другом - гармоническую личность с развитыми в совершенстве способностями понимать и любить добро, истину и красоту.

Эти взгляды легли в его оценку А.С. Пушкина, который казался В.Ф. Чижу чуть ли не единственным гением с уравновешенной психикой. Психиатр тщательно отмечал недостатки тех писателей, чье душевное здоровье было когда-либо подвергаемо сомнению: "Альфред де Мюссе, Эдгар По, Бодлер, Верлен, Флобер, Гоголь были поразительно безучастны к общественным вопросам. Гоголь... не любил науки... Достоевский и Флобер, как эпилептики, особенно увлекались всем мистическим и мало, конечно, по отношению к их великому уму, понимали действительность" [37; 18-19]. В отличие от них в А.С. Пушкине В.Ф. Чиж не мог найти никакого ущерба, и поэтому должен был констатировать его совершенное душевное здоровье. Причем главным критерием душевного здоровья, согласно психиатру, была именно "безупречность" А.С. Пушкина, а не его художественный гений, поскольку гений был скомпрометирован в глазах читателей работами Ч. Ломброзо. "Богатая, гармонически развитая натура Пушкина, а не его гениальность, - писал В.Ф. Чиж, - служит нам доказательством его полного психического здоровья; что такое гений - мы не понимаем и... понимать не можем" [37; 20]. Идеально здоровый А.С. Пушкин служил лучшим контрпримером теории Ч. Ломброзо: допуская, что "некоторые гении были люди больные", В.Ф. Чиж тем не менее утверждал, что "тот несомненный факт, что А. С.Пушкин обладал идеальным душевным здоровьем, окончательно опровергает теорию о родстве или близости между гением и помешательством" [37; 24].

По поводу того, что А.С. Пушкин был душевно здоров, с В.Ф. Чижом соглашался другой известный психиатр, петербургский врач П.Я. Розенбах. Он также отстаивал ту точку зрения, что гений может быть "вполне уравновешенным психически". "Таковы, например, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Шекспир, Данте, Гете, Шиллер, Моцарт, - писал         П.Я. Розенбах и добавлял с трогательной теплотой, - наш Пушкин" (курсив мой. - И. С.) [27; 107]. В отличие от В.Ф. Чижа, для которого показателем здоровья было гармоническое развитие, т.е. сочетание в человеке всех высших качеств - нравственности, любви к истине и красоте, П.Я. Розенбах ожидал от гения только "осуществления идеала красоты".

Воплощением идеала красоты был А.С. Пушкин и для петербургского психолога А.Ф. Лазурского, который тоже считал, что гений и душевная болезнь не связаны между собой, и так же высоко, как В.Ф. Чиж, ставил "душевную гармонию" в качестве показателя здоровья и критерия развития личности. Он уточнял, что эта гармония, которую он называл еще "психической координацией", "заключается вовсе не в том, чтобы все без исключения основные психические функции были развиты у человека в совершенно одинаковой степени". Если бы это было так, добавлял он, то все гении были бы одинаково совершенны и поэтому совершенно одинаковы. "Сущность же психической координации у людей выдающихся сводится... к тому, что все второстепенные, дополнительные психические функции, развитые выше среднего уровня, тесно объединяются эндо- и экзо-психически вокруг основного ядра, составляющего... сердцевину данного гения, значительно его усиливая и обогащая" [14; 224]. Такой "сердцевиной" может быть добро - тогда человечество имеет "гениев альтруизма", таких как Будда, Франциск Ассизский и И.Г. Песталоцци, - или истина, как у "гениев знания" - Р. Декарта, Дж. Локка и Ч. Дарвина. У А.С. Пушкина же, считал А.Ф. Лазурский, как и у Л. Бетховена, Дж.Г. Байрона, Ф. Шопена, "сердцевину" составляет художественный гений.

Если российские психиатры нашли в А.С. Пушкине самое убедительное опровержение теории Ч. Ломброзо, то для западно-европейских противников итальянского

 

94

 

психиатра подобными контрпримерами служили И. Кант и И.В. Гете. Пять лет спустя после столетнего юбилея А.С. Пушкина вышел русский перевод работы немецкого психиатра и психотерапевта Л. Левенфельда "О духовной деятельности гениальных людей вообще, и великих художников - в частности". Ссылаясь на известных ему здоровых гениев - главным образом, И. Канта и И.В. Гете - автор отстаивал ту точку зрения, что "гениальность имеет своим источником не болезнь, а здоровье" [15; 119]. Но у теории Ч. Ломброзо было и много сторонников, в том числе в России. Их энтузиазм питала надежда объяснить выдающиеся способности с естественнонаучных позиций. В том же 1904 г., что и перевод книги Л. Левенфельда, вышла статья психиатра М.О. Шайкевича, который возражал тем, кто считал, что гении не подходят под общепринятое понятие душевной болезни и должны "измеряться" особой меркой. С теми, кто говорит, что "великого человека нельзя втиснуть в рамки "обыкновенного"" и что "эмоциональная сфера великих творцов не одного масштаба с нашей", трудно согласиться, писал М.О. Шайкевич [38; 12]. А значит, нельзя душевную болезнь гения назвать просто "неуравновешенностью", нельзя исключить психиатрический диагноз у великого человека. Стремясь низвести гениев с их недосягаемого для естественнонаучного объяснения пьедестала, М.О. Шайкевич позволил себе усомниться даже в здоровье А.С. Пушкина. Он посчитал "доводы Чижа об идеальном душевном здоровье Пушкина... неубедительными" [38; 12], хотя сам еще не отважился утверждать, что у поэта было какое-то определенное душевное расстройство.

В год столетия со дня рождения А.С. Пушкина киевский профессор психиатрии И.А. Сикорский повторил отзыв критиков о нем как о "необыкновенном и беспримерном отражении русского народного духа", о его "простоте и верности натуре" [32]. Но уже несколько лет спустя И.А. Сикорский предпринял экскурс в психологию поэта и попытался объяснить всеми признанные совершенства поэта его наследственностью. Его внимание как психиатра, интересующегося вопросами национального характера или, по выражению того времени, "расовой психологии", привлекло смешанное происхождение А.С. Пушкина. Играя с отзывом Ф.М. Достоевского о "всемирной отзывчивости" и "всечеловечности" А.С. Пушкина, И.А. Сикорский писал о том, что "общечеловеческий психизм" поэта, как и другие качества, имеют основу в его русско-эфиопских корнях [31; 17]. Согласно представлениям эпохи, происхождение от двух рас усиливало жизнеспособность человека и создавало в нем новые качества: "там, где... сталкиваются и конкурируют два начала, можно получить нежданную биологическую силу и третье начало - скрытое и подавленное..." [31; 8]. Воспроизводя современные ему расовые стереотипы, И.А. Сикорский писал: "в крови поэта оставались следы черной расы. Этим не без основания многие объясняют необыкновенную горячность характера Пушкина и его стихийную гневность, а равно... и его страсть к женщинам" [32]. "Здоровый привиток тонкой белой культуры души старинного дворянского рода", согласно И.А. Сикорскому, рафинирует страсти поэта и придает совершенство его восприятию [31; 13].

В 1910 - 1920-х гг. вопросом о наследственности А.С. Пушкина, как и других выдающихся людей, заинтересовались генетики и евгеники. В архивах биолога, председателя Русского евгенического общества Н.К. Кольцова, в числе других родословных, хранилась родословная А.С. Пушкина [архивные материалы]. Незадолго до этого в биологическую терминологию было введено слово "генофонд", и Н.К. Кольцова больше, чем африканские предки поэта, интересовал предполагаемый "вклад" А.С. Пушкина в генофонд русской нации. После революции дворянство - класс, считавшийся носителем лучших качеств нации - оказалось почти полностью уничтожено в России, и евгеники проявляли беспокойство о "генетическом качестве" нации. Пытаясь успокоить своих коллег, Н.К. Кольцов писал, что, благодаря накопленному генофонду, нации не грозит утрата ее творческих способностей: "Основные наследственные способности гения - энергия, работоспособность, предприимчивость, творчество в связи с физическим здоровьем и выносливостью - являются характерными для значительного процента народных масс и закреплены длительным отбором в борьбе за существование в течение

 

95

 

тысячелетней истории". Благоприятная для возникновения выдающихся способностей основа, однако, должна быть дополнена неким "интеллектуальным элементом". Это и совершалось в результате смешанных браков с представителями "высших" классов: благодаря таким, как говорилось, "евгеническим бракам", "гены-усилители мозгового центра речи и высших способностей логического мышления непрерывно вливались обратно в породившую их крестьянскую массу". Н.К. Кольцов упомянул в качестве примера и поэта, за которым тянулась слава женолюба: "Вероятно, немало незаконнорожденных детей оставили Пушкин, Лермонтов, Герцен и Лев Толстой во времена их бурной молодости, когда они, по выражению Пушкина, "приносили жертву Бахусу и Венере, волочась за хорошенькими актрисами и субретками" и, конечно, также за крестьянскими красавицами" [13; 142-143].

События начала XX в. оттеснили культ А.С. Пушкина на второй план. Пиетет к А.С. Пушкину постепенно таял под суровой критикой новых литераторов. Хотя еще в 1816 г. Ю.И. Айхенвальд призывал "молиться" А.С. Пушкину, его книгу молодые литературоведы встретили критически: Б.М. Эйхенбаум протестовал против "идолопоклонства", а В. Ходасевич назвал свою рецензию на книгу Ю.И. Айхенвальда "Сахарный Пушкин" [39; 311-312]. Для левых литераторов, задумавших создание нового пролетарского искусства, поэт перестал быть художественным идеалом, казался архаичным. Футуристы еще до революции заявили, что "Пушкин - это наш Державин", и грозили сбросить с "Парохода Современности" [2; 315-316]. Социал-демократ Р.В. Иванов-Разумник, хотя и повторил слова Д.С. Мережковского о "кристальной, эллински-гармонической личности Пушкина", тем не менее считал, что им "завершается старое", а не начинается новое [11; 170-171].

Примерно в это же время психиатры стали высказывать сомнения в идеальном душевном здоровье А.С. Пушкина. О гармоничности его личности более не упоминалось, напротив, психиатр и психоаналитик И.Д. Ермаков утверждал, что поэт был так же несвободен от внутренних конфликтов, как и простые смертные. Кстати, в этом, согласно психоаналитической доктрине, И.Д. Ермаков видел источник творчества поэта: "Сомнения мучают Пушкина, он не в силах решить вопроса о своей жизни, о женитьбе, и невозможность для него найти выход в реальности, громадное напряжение сил, внутренних конфликтов, борьбы - находит выход в творческом процессе" [8; 174].

В 1925 г. психиатр из Екатеринбурга Г.В. Сегалин начал издавать журнал с длинным и громким заглавием: "Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии), посвященный вопросам патологии гениально-одаренной личности, а также вопросам одаренного творчества, так или иначе связанного с психопатологическими уклонами". Как было ясно из названия, автор разделял идеи Ч. Ломброзо и свою задачу видел в том, чтобы найти подтверждения связи таланта с душевными расстройствами. Более того, Г.В. Сегалин, в духе эпохи великих преобразований, думал об использовании душевной болезни как стимулятора творчества. Чтобы защитить талантливых больных от неизбежных трений с внешним миром, он предлагал принять государственную программу их "социального обеспечения". Эта программа должна была бы включить создание научного учреждения для изучения талантливых людей - Института гениальности - вкупе с учреждениями практическими - санаториями и "собесами гениального безумца" [29; 30].

Г.В. Сегалин нашел немало единомышленников среди российских и зарубежных психиатров, которые охотно присылали свои работы в "Клинический архив". В журнале существовал "отдел патографий", где помещались исследования о болезнях знаменитостей. В числе других московский психиатр Я.В. Минц прислал статью, в которой объявлял А.С. Пушкина психопатом [20], а его коллега И.Б. Галант опубликовал работу, в которой объяснял особенности психологии и творчества писателей работой желез внутренней секреции. А.С. Пушкин, с его точки зрения, отличался "гармоничной функцией обеих долей гипофиза", которая обусловила "недюжинную силу его гения, поражающего молодостью, блеском, красотой и неистощимой энергией". В то же время И.Б. Галант считал, что А.С. Пушкин страдал гипертрофированным развитием половых желез - был "болезненным эротоманом гипергонадального типа" [3; 43, 50].

 

96

 

Как и работы левых литераторов, работы психиатров послереволюционного поколения были отчасти рассчитаны на эпатаж. Тот же Я.В. Минц, который писал о психопатии А.С. Пушкина, замахнулся не только на литературного кумира, но и на настоящего бога. В статье "Иисус Христос - как тип душевнобольного" он, во-первых, подверг основателя христианства "марксистскому" анализу, утверждая, что тот - выходец из мелкобуржуазной среды (его отец был плотником), а во-вторых, дал понять, что чудеса Христа - плод галлюцинаций, как его собственных, так и окружающих [19].

У психиатров-радикалов, конечно же, нашлись критики. Так, М.В. Попов обвинил Я.В. Минца в желании "во что бы то ни стало произвести гениального поэта в душевно-ненормальные, с непониманием и искажением его светлого образа". Он же резко критиковал программу "Клинического архива" с моральных позиций, говоря о том, что после чтения психиатрических статей о великих людях "остается какое-то тягостное, грустно-недоумевающее чувство, какой-то осадок грязного, нехорошего - не по отношению [к великим], а по отношению к людям, которые так тщательно и кропотливо копаются в чужих несчастьях, хотя бы во имя науки" [24; 149-150].

Нашлись у сегалинцев и защитники, настаивавшие на том, что моральные аргументы в области "научной" психиатрии неприменимы. Один из лидеров советской психиатрии П.М. Зиновьев считал, что оценка А.С. Пушкина как психопата "нисколько не умаляет человеческого достоинства его личности". Напротив, изображение не только совершенств, но и "слабостей" великого поэта, в числе которых автор называл его предполагаемую душевную болезнь, показ его "как страдающего человека делает для нас его образ гораздо ближе и понятнее - надо только отрешиться от элементов морального осуждения, которые, к сожалению, вкладываются в понятие психопатии не только лицами не сведующими в психиатрии, но и некоторыми психиатрами" [10; 413].

Но "отрешиться", как показали последующие работы критиков и психиатров, было трудно. А.С. Пушкин оказался пробным камнем как для русской литературной критики и образованного общества вообще, так и для "специалистов по душе". Он был слишком важной и слишком символической для русских фигурой, чтобы в дискуссии по его поводу можно было соблюдать хладнокровие. "Случай Пушкина" еще раз продемонстрировал, что так называемая научная объективность в психиатрии часто уступает под весом излюбленных идей и культурных стереотипов. Изменчивость взглядов психиатров в дебатах о А.С. Пушкине указывала на изначальную моральную ангажированность этой профессии, на ее тесную связь с политическими и культурными реалиями. Это еще раз подтвердил очередной поворот в оценке А.С. Пушкина, совершившийся в годы празднования столетия со дня его смерти.

Эта дата отмечалась с особой помпой как в сталинской России, где по этому случаю был устроен грандиозный вечер в Большом театре с присутствием всех высших чинов, так и в среде русской эмиграции. Количество публикаций, посвященных А.С. Пушкину, в 1937 и 1938 гг. в Советском Союзе и за рубежом, было сравнимо с числом работ о А.С. Пушкине, вышедших к 1899 г. Общий их тон, как и прежде, был приветственным, но содержание соответствовало изменившейся эпохе. Обе стороны искали в А.С. Пушкине ответа на вопросы, поставленные недавней историей. Советское литературоведение, кроме того, пыталось сделать из А.С. Пушкина провозвестника социалистического реализма7, напротив, для эмигрантской критики он оставался символом старой России, ее духовности. В заглавиях статей литераторов и философов за рубежом замелькали знакомые темы: "Пророческое призвание Пушкина" (И.А. Ильин), "Певец империи и свободы" (Г.П. Федотов), "О гуманизме Пушкина", "Пушкин как политический мыслитель" (С.Л. Франк) (см. [26; 328-355, 356-374, 375-379, 396-421]). Место А.С. Пушкина как краеугольного камня в основании русской культуры, поколебленное в революционную эпоху, теперь было надежно укреплено.

 

97

 

Как прежде, психиатры последовали за критикой. В 1937 г. в Праге вышла книга об А.С. Пушкине известного петербургского психиатра Г.Я. Трошина, который после революции жил и работал в Чехословакии.

В ней с поэта был снят диагноз "психопатия"; автор оставил только "кризисы сомнения", без которых, впрочем, спешил он заметить, "не обходится ни один великий человек" [33; 281]. Г.Я. Трошин как будто стремился усыпить прежние сомнения в здоровье А.С. Пушкина, порожденные свидетельствами о его бурном темпераменте. Он писал, что "при всех... срывах" поэт сохранял "первоначальную чистоту души", и что "светлая природа Пушкина была сильнее темной" [33; 292].

Книга Г.Я. Трошина была посвящена вопросам о природе творчества, о которых сторонники и противники Ч. Ломброзо вели столь жаркий спор. Неожиданно для психиатра Г.Я. Трошин уступал свое место эксперта в этих вопросах самому поэту. Делая вывод о том, что моральная чистота "служит неотъемлемым свойством гения" [33; 293], автор цитировал знаменитое пушкинское:

 

Гений и злодейство

Две вещи несовместные".

 

Его "оправдание" А.С. Пушкина, как и обращение к пушкинскому авторитету в вопросе, который психиатры считали профессиональным, трудно объяснить чем-то иным, кроме всепоглощающего восхищения поэтом, чье имя вновь вошло в зенит славы. В А.С. Пушкине образца 1937 г. гений и душевная болезнь, так же как гений и злодейство, вновь оказались несовместными.

 

 

Архивные материалы

Архив РАН. Фонд Н.К. Кольцова (ф. 450). Оп. 4/1001. Д 26.

 

1. В.Г. Белинский о классиках русской литературы / Сост. А Н. Дубовиков. М.: Гл. изд-во дет. лит-ры МП РСФСР, 1958.

2. Бурлюк Д. и др. Пощечина общественному вкусу // В Политехническом. "Вечер новой поэзии". Стихи участников поэтических вечеров в Политехническом. 1917-1923. Статьи. Манифесты. Воспоминания. М.: Моск. рабочий, 1987. С. 315-316.

3. Галант И.Б. Эвроэндокринология великих русских писателей и поэтов // Клинический архив гениальности и одаренности. 1927. № 1. С. 19-65.

4. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 8. М.: Изд-во АН СССР, 1952.

5. Гулыга А.В. Философское наследие Шеллинга // Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1987. С. 3-38

6. Гулыга А.В. Гердер. 2 изд., доработ. М.: Мысль, 1975.

7. Достоевский Ф.М. Пушкин (Очерк) // Ф. Достоевский. Искания и размышления. М.: Сов. Россия, 1983. С. 386-401.

8. Ермаков И.Д. Этюды по психологии творчества А.С. Пушкина (Опыт органического понимания "Домика в Коломне", "Пророка" и "Маленьких трагедий"). М.; Пг.: Госиздат, 1923.

9. Зеньковский В.В. Н.В. Гоголь // Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М.: Республика, 1997. С. 142-265.

10. Зиновьев П.М. О задачах патографической работы // Памяти П.Б. Ганнушкина. Тр. психиатрической клиники 1-го Моск. мед. ин-та. Вып. 4. М.; Л.: Гос. изд-во биол. и мед. лит-ры, 1934. С. 411-416.

11. Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанствов русской литературе и жизни XIX в. 3-е изд. СПб.: Стасюлевич, 1911.

12. Известия и заметки // Вопр. философ. и психол. 1899. № 3. С. 352.

13. Кольцов Н.К. Родословные наших выдвиженцев // Русск. евгенический журн. 1926. №. 3-4. С. 103-143.

14. Лазурский А.Ф. Классификация личностей / Под ред. М.Я. Басова, В.Н. Мясищева. Пг.: Госиздат, 1922.

15. Левенфельд Л. О духовной деятельности гениальных людей вообще и великих художников - в частности. СПб.: Брокгауз - Ефрон, 1904.

16. Ломброзо Ц. Гениальность и помешательство. Параллель между великими людьми и помешанными. СПб.: Павленков, 1892.

17. Лотман Ю.М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века (Истоки и эстетическое своеобразие). Л.: Наука, 1974.

18. Мережковский Д.С. Пушкин // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX - первая половина XX вв. Москва: Книга, 1990. C. 92-160.

19. Минц Я.В. Иисус Христос - как тип душевнобольного // Клин. архив гениальности и одаренности. 1927. № 3. С. 243-252.

20. Минц Я.В. К патографии А.С. Пушкина // Клин. архив гениальности и одаренности. 1925. № 2. С. 29-46.

21. Московское психологическое общество // Вопр. философ. и психол. 1899. № 5. С. 472.

22. Николаев О.Р. Проблемы историзма в творчестве Н.В. Гоголя 1820-1830-х гг.: Автореф. канд. дис. Л., 1989.

23. Поляков Л.В. Проблема национальной культуры в философском мировоззрении декабристов // Общественная мысль: исследования и публикации. Вып. 2. М.: Наука, 1990. С. 3-14.

24. Попов Н.В. К вопросу о связи одаренности с душевной болезнью (по поводу работ доктора Сегалина и других) // Русск. евгенический журн. 1927. № 3-4. С. 133-151.

25. Причард Дж.К. О нравственном помешательстве // Архив психиатрии.1893.  № 3. С. 53-68.

26. Пушкин в русской философской критике. Конец XIX - первая половина XX вв. / Сост. Р.А. Гальцева. М.: Книга, 1990.

27. Розенбах П.Я. О пограничных состояниях между помешательством и душевным здоровьем // Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии. 1899. № 2. С. 96-107.

28. Соловьев В.С. Три речи в память Достоевского // В.С. Соловьев. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1988. С. 289-323.

29. Сегалин Г.В. О задачах эвропатологии, как отдельной отрасли психопатологии // Клин. архив гениальности и одаренности. 1925. № 1. С. 7-23.

30. Сегалин Г.В. Патогенез и биогенез великих людей // Клин. архив гениальности и одаренности. 1925. № 1. С. 24-90.

31. Сикорский И.А. Антропологическая и психологическая генеалогия Пушкина. Киев: Кульженко, 1912.

32. Сикорский И.А. А.С. Пушкин // Вопр. нервно-психич. медицины. 1899. № 1. С. 329.

33. Трошин Г.Я. Пушкин и психология творчества. Прага, 1937.

34. Чиж В.Ф. Достоевский как психопатолог. М.: Кушнерев, 1885.

35. Чиж В.Ф. К учению об органической преступности // Архив психиатрии. 1893. № 1. С. 137-176.

36. Чиж В.Ф. Нравственность душевнобольных // Вопр. философ. и психол. 1891. № 3. С. 122-148.

37. Чиж В.Ф. Пушкин как идеал душевного здоровья. Отд. оттиск из Уч. записок Императ. Юрьевского ун-та. Юрьев: Маттисен, 1899.

38. Шайкевич М.О. Психопатология и литература. СПб.: Ц. Крайз, 1910.

39. Эйхенбаум Б.М. О литературе. Работы разных лет. М.: Сов. писатель, 1987.

40. Darwin Ch. The descent of man and selection in relation to sex. Princeton: Princeton Univ. Press, 1981.

41. Ermolaev H. Soviet literary theories, 1917-1934: The genesis of socialist realism. Berkeley; Los Angeles: California Univ.Press, 1963.

42. Frank J. Through the Russian prism: Essays on literature and culture. Princeton: Princeton Univ. Press, 1990.

43. Houghton W.E. The Victorian frame of mind, 1830-1870. New Haven; L.: Yale Univ. Press, 1957.

44. Smith R. Inhibition: History and meaning in the sciences of mind and brain. L.: Free Ass. Books, 1992.

45. Struve G. Russian literature under Lenin and Stalin, 1917-1953. Norman: Oklahoma Univ. Press, 1971.

 

Поступила в редакцию 8.IX 1998 г.



1 Уже в наше время эту связь между отзывами Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского отметил Ю.М. Лотман [17; 267].

2 О влиянии Ф.В.Й. Шеллинга на русских философов и литераторов см. [5; 35—38], о влиянии И.Г. Гердера см. [6].

3 О влиянии романтиков на Н.В. Гоголя см. [9].

4 О Н.В. Гоголе как историке см. [21].

5 Игра слов англоязычных историков и социологов - "mad" (сумасшедший) значит "bad" (плохой) - основана на идеях М. Фуко, который дал историко-социологическую интерпретацию душевной болезни в своей "Histoire de la folie a l'age classique" (P., 1972).

6 Фрагмент "Трактата о душевных болезнях" Дж.К. Причарда, уже известного русским психиатрам по изданиям на европейских языках, был переведен и опубликован в России [25].

7 Реабилитация А.С. Пушкина в советской России началась еще раньше, в середине 20-х гг., когда члены группировки «На литературном посту» призвали учиться у классиков и в особенности у «пушкинской школы» [40; 56—66].