75

 

ЯЗЫК КАК ФАКТОР ЭТНИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

 

А.И. ДОНЦОВ, Т.Г. СТЕФАНЕНКО, Ж.Т. УТАЛИЕВА

 

Взаимосвязь языка и этнической идентичности — одна из основных проблем психологического изучения социального сознания. Это связано с особым местом языка в ряду основных компонентов этноса и прежде всего с тем, что именно язык издавна рассматривается как один из важнейших факторов этнической идентичности. Достаточно вспомнить, что язык, по мнению М. Лацаруса и Г. Штейнталя, создавших в середине XIX в. одну из первых социально-психологических теорий — "психологию народов", есть "первое проявление" народного духа. Серию исследований языка как одного из конкретных элементов народной психологии предпринял В.Вундт, во взглядах которого идеи психологии народов получили дальнейшее развитие. Глубокий анализ взаимосвязи языка и психологического склада народа содержится в работах А.А.Потебни. Можно продолжить обзор истоков изучения языка как фактора этнической идентичности, но есть все основания заключить, что, хотя их взаимосвязь была авторитетно декларирована, конкретному исследованию в первой половине XX в. она не подвергалась.

В последние десятилетия исследования взаимосвязи языка и этнической идентичности проводятся на различных уровнях анализа: социолингвистическом, этносоциологическом, этнографическом, социально-психологическом и др. Предметом изучения в них выступают: языковые аттитюды, речевые маркеры, социолингвистические стереотипы и т.п. На разных уровнях анализа все больше внимания уделяется тому неоспоримому факту, что этническая идентичность связана не столько с реальным использованием языка всеми членами группы, сколько с его символической ролью в формировании чувства родственности с группой и одновременно в процессах межгрупповой дифференциации. Адекватное социально-психологическое объяснение неоднозначности роли языка в становлении и сохранении этнической идентичности возможно

 

76

 

только в межгрупповом контексте. Этнические группы находятся в непрерывном контакте. В полиэтническом обществе функционируют различные языки, и этническая идентичность каждой из действующих групп в значительной степени обусловлена компетентностью ее членов в "чужих" языках и степенью соответствия реального и желаемого их использования.

В современной социальной психологии принадлежность к той или иной этнической общности изучается, как правило, с позиций двух концепций:

1) теории социальной идентичности Г.Тэшфела и Дж.Тернера [16]; 2) модели двух измерений идентичности Дж.Берри [6]. Г.Тэшфел и Дж.Тернер выдвигают общий психологический принцип, согласно которому специфика групповой категоризации состоит в том, что групповая идентификация (или осознание принадлежности к группе) неразрывно связана с другим когнитивным процессом — дифференциацией (или оценочным сравнением) категоризируемых групп. А социальная идентичность в самом общем смысле — результат процесса сравнения своей группы с другими социальными объектами. Именно в поисках позитивной социальной идентичности индивид или группа стремятся самоопределиться, обособиться от других, утвердить свою автономность. Опираясь на теорию социальной идентичности, Г.Джайлс с соавторами исследуют роль языка в межэтнических отношениях и разрабатывают концепцию этнолингвистической жизнеспособности [11], [12]. В рамках этой концепции анализируются статус языка, его демографические характеристики, оказываемая ему институциональная поддержка и другие факторы, влияющие на сохранение группой собственного языка как жизнеспособного средства коммуникации. Чем выше реальная или воспринимаемая этнолингвистическая жизнеспособность группы, тем в большей степени индивиды стремятся с ней идентифицироваться.

Модель двух измерений этнической идентичности, предложенная Дж.Берри в русле исследования аккультурации [6], предполагает, что этнические идентичности со своей и чужой этническими группами могут существовать относительно независимо друг от друга. Члены этнической группы могут иметь как сильную, так и слабую идентификацию и со своей группой, и с группой доминантного большинства. Сильная идентификация только с собственной группой в полиэтнической среде может быть связана с тенденцией к сепаратизму, ориентацией на раздельное развитие групп. Идентификация только с чужой группой ведет к полной ассимиляции, т.е. принятию обычаев, верований, языка другой группы вплоть до полного растворения в ней. Сильная идентификация с обеими группами свидетельствует о тенденции к интеграции и бикультурации. Для индивидов с биэтнической идентичностью характерен высокий уровень компетентности как в этническом[1], так и в "чужом" языке. Согласно модели двух измерений возможна слабая, четко не выраженная этническая идентичность с обеими группами — маргинализация. "Маргиналы" испытывают чувства неопределенности, беспокойства и смятения и демонстрируют неадекватное речевое поведение в полиэтнической среде.

В обоих подходах одним из ключевых понятий является изменение идентичности под влиянием социо-культурной ситуации в обществе и статусов взаимодействующих групп.

 

77

 

Реальные социальные обстоятельства — резкое изменение статусов этнических общностей и языков на территории суверенных республик бывшего СССР, обострение внимания к проблемам этнической идентичности их населения — убеждают в необходимости серьезного изучения взаимосвязи языка и этнической идентичности в этом полиэтническом регионе.

Приоритетное положение русского языка в Казахстане, определявшееся в основном политическими причинами, постепенно обусловило его доминирование почти во всех сферах. В советский период наблюдалось значительное снижение этнолингвистической жизнеспособности казахского этноса, что привело к языковой ассимиляции части казахов, прежде всего горожан. По результатам репрезентативного социологического исследования, проведенного уже в независимом Казахстане, 74,5% казахов свободно владеют русским языком и только 71 % — казахским [2]. Эти данные приобретают особое значение в свете теории социальной идентичности. Можно предположить, что овладение казахами русским языком отражало стратегию индивидуальной мобильности, желание интегрироваться в доминантную группу и таким образом приобрести позитивную социальную идентичность.

С начала 90-х гг. в Казахстане наступил новый период языкового развития: принят Закон о языке" и созданы условия для приоритетного положения и развития казахского языка как государственного. Но специфика современной ситуации характеризуется языковой неоднозначностью: хотя этнолингвистическая жизнеспособность казахского этноса, несомненно, возрастает, русский язык продолжает господствовать во многих сферах, так как обретение языком функции регулятора социальной и индивидуальной жизнедеятельности не может быть достигнуто только законодательным путем.

Какова роль компетентности в этническом и русском языках, а также речевого поведения в проявлениях этнической идентичности казахов в эту переломную эпоху? В какой степени овладение казахским языком детерминирует характер этнической идентичности? Эти вопросы определили проблемное поле настоящего исследования.

В качестве респондентов выступили 160 студентов казахской национальности, обучающиеся на русском (80 человек) и казахском (80 человек) отделениях экономического, математического, исторического и музыкального факультетов Актюбинского педагогического института (средний возраст — 20,5 лет).

На первом этапе исследования определялись компетентность в казахском и русском языках и реальное речевое поведение респондентов. В большинстве социально-психологических исследований используется метод субъективной оценки языковой компетентности испытуемыми (см. [14]). Однако анализ многочисленных работ по изучению взаимосвязи языка и этнической идентичности показал, что наиболее адекватной в случае разностатусных языков является методика языковых индикаторов. Объективная оценка компетентности, проводившаяся с помощью экспертов-лингвистов, основывалась на анализе выполнения респондентами следующих заданий: чтение текста, ответы на вопросы по тексту, составление письменного поздравления другу, подбор синонимов к заданным словам. Степень владения каждым из языков фиксировалась по пятибалльной шкале оценок: от "совершенно свободно говорят и думают" до "вообще не говорят на языке, хотя и понимают отдельные

 

78

 

слова". Другие опросные листы включали вопросы по речевому поведению в различных сферах жизни, языковым ориентациям и предпочтениям. Анкеты были составлены на двух языках, а респондентам было предоставлено право выбора казахского или русского варианта, что значимо для определения этнической идентичности [13].

На втором этапе исследования изучалась этническая идентичность респондентов с разным уровнем компетентности в казахском и русском языках. В опросные листы были включены как сконструированные нами, так и адаптированные методики. Для выявления места этнической идентичности в структуре самокатегоризации использовалась модификация теста Куна — Макпартланда "Кто Я?". Анкета включала вопросы, с помощью которых определялись: 1) субъективная важность признаков, по которым индивид идентифицируется со своей и чужой этническими группами; 2) ситуации, в которых индивид ощущает свою этническую принадлежность; 3) степень удовлетворенности членством в этнической общности. Для выявления характера взаимосвязи между Я-образом и образами типичных представителей своей и чужой (русской) этнических общностей использовалась методика изучения стереотипов "Приписывание качеств": из специально сконструированного набора личностных черт респонденты должны были выбрать 15 качеств, свойственных лично им, и по 15 качеств, которые, по их мнению, наиболее полно и точно характеризуют русских и казахов. Аттитюды к русской этнической общности и уровень внутригруппового фаворитизма изучались с помощью модифицированной шкалы социальной дистанции Э.Богардуса и метода незаконченных предложений, которые были составлены на тему взаимодействия респондента с русскими.

При фиксировании языковой компетентности респондентов на первом этапе исследования были выделены четыре уровня владения казахским и русским языками. На уровне адекватного общения человек воспринимает из текста всю необходимую информацию и сам может читать, произносить и составлять практически любые тексты. Его устная и письменная речь в основном правильна. Уровень социального общения соответствует пониманию самых различных текстов, самостоятельному построению несложного развернутого текста, включению в диалог практически на любую тему, получению информации из прессы. Индивидам с уровнем бытового общения доступны повседневные темы и знакомство с прессой, но часто они вынуждены подстраивать речь под имеющиеся языковые и коммуникативные возможности. На уровне понимания человек схватывает общий смысл речи, но практически не владеет устной речью, применяя только стереотипы общения. Согласно полученным данным, все студенты русского отделения свободно и адекватно владеют русским языком, что же касается владения казахским языком, то 3,7 % из них компетентны в нем на том же уровне, 36,3% находятся на уровне социального общения, 46,3 % — бытового общения, 13,7% — на уровне понимания. Все студенты казахского отделения абсолютно компетентны в казахском языке, 7,5% из них также свободно владеют русским, 11,3% находятся на уровне социального общения, 78,7% — бытового, 2.5% — на уровне понимания.

В целом по уровню компетентности в обоих языках респонденты распределились

 

79

 

по трем группам: первую составили индивиды, у которых доминантным выступает казахский язык, компетентность в русском языке — на уровне понимания и бытового общения (67 человек, 41,9%); вторую — с равновысоким уровнем — социального и адекватного общения — в казахском и русском языках (53 человека, 33,1 %); третью — с доминантным русским языком и компетентностью в казахском на уровне понимания и бытового общения (40 человек, 25%). Хотя исследовалась однородная группа студентов, обнаружено, что для общей языковой компетентности значимым оказался фактор происхождения: большую часть первой группы составили выходцы из сельской местности, во второй группе преобладали городские жители, третью образовали исключительно горожане.

Компетентность в казахском и русском языках тесно связана с их реальным использованием. Были выявлены и многочисленные ситуативные детерминанты, влияющие на выбор языка общения: ситуация, цель и характер разговора, а также характеристики собеседников — этническая принадлежность, родственные или дружеские связи. На выбор языка общения не влияла только тема разговора, хотя именно этот фактор рассматривается как один из определяющих многими исследователями [3], [8], [13].

Респонденты первой группы в большинстве ситуаций говорят на казахском языке. Со сверстниками и друзьями они предпочитают говорить только (74,6%) и преимущественно (24,1%) по-казахски, а в кругу семьи 92,5% говорят исключительно на языке своей этнической группы. Однако в многонациональном городе, где степень владения казахским языком довольно низкая[2], а языком межэтнического общения продолжает оставаться русский, они вынуждены общаться по-русски при контактах в общественных местах (на транспорте. в магазинах, даже в государственных учреждениях) с людьми, не знающими казахского языка.

У респондентов второй группы ситуации, в которых они говорят по-казахски и по-русски, чаще всего совпадают, а выбор языка общения в большей степени определяется характеристиками собеседника, чем спецификой и характером ситуации. Правда, 73,5% из них в семье предпочитают говорить только или преимущественно на казахском языке, но 22,6% ответили, что общаются на обоих языках. В этом проявилась тенденция к координативному билингвизму, когда при равном владении двумя языками они параллельно используются в одних и тех же ситуациях и свободно дополняют друг друга. Еще ярче координативный билингвизм респондентов второй группы проявляется в общении со сверстниками: в этом случае 73,6% в равной мере используют оба языка, а остальные предпочитают говорить по-русски.

Респонденты третьей группы из-за недостаточного знания казахского языка в большинстве ситуаций говорят по-русски, но пытаются общаться по-казахски, когда к ним обращаются люди старшего возраста или родственники. В общении со сверстниками и друзьями они обнаруживают соответствующее их языковой компетентности речевое поведение: 87,5% общаются только или преимущественно по-русски, а остальные используют оба языка.

 

80

 

Большой интерес вызывают ответы плохо знающих казахский язык респондентов на вопрос о языке, используемом ими в кругу семьи. Хотя 57,5% указали, что дома они говорят в основном по-русски, 42,5 % уверяли, что общаются в семье преимущественно по-казахски. Ответы последних не соответствуют не только компетентности в казахском языке самих респондентов, но и возможностям их русскоязычных родителей. Без сомнения, в их ответах отражается не реальное использование этнического языка, а желаемое языковое поведение. Как отмечено многими исследователями [9], [10], [15], именно дома люди, как правило, говорят на том языке, на котором хотят, ведь выбор "семейного" языка регулируется самостоятельно, а не определяется социальными правилами и нормами. Но не редки и ситуации несоответствия между реальным использованием языка и его предпочтением, когда хотят говорить на языке, которым не владеют. Можно предположить высокую степень предпочтения этнического языка у тех не знающих казахского языка респондентов, которые приписывают себе его использование именно в семье.

Если судить по ответам на прямые вопросы об использовании казахского языка, аттитюды респондентов с разным уровнем компетентности в нем оказались весьма близки: 92,5% респондентов считают, что большинство казахов хотят знать, а.98,1 %, что они должны знать казахский язык. Но более показательными оказались свободные ответы на вопрос об эмоциональном отношении к беседе двух казахов, разговаривающих по-казахски, по-русски и на двух языках. Респонденты первой и второй групп эмоционально нейтральны по отношению к вариантам общения, в котором они могли бы участвовать сами, т.е. индивиды с доминантным казахским языком к беседе на нем, а координативные билингвы ко всем трем вариантам. А у многих респондентов (35%) третьей группы раздражение вызывает беседа двух казахов на русском языке — единственно возможная для них самих. Почти половину из них (42,5%) раздражает и беседа на двух языках, а общение на казахском языке у такого же числа "русскоязычных" респондентов вызывает чувства горечи и зависти. Иными словами, наиболее радикальными в отношении использования этнического языка оказались респонденты третьей группы, которые продемонстрировали "неудовлетворенные воинственные аттитюды", подобные обнаруженным у басков в Испании [15; 253]. А наиболее толерантными к использованию русского языка — при общем предпочтении казахского — оказались респонденты второй группы, свободно владеющие двумя языками.

Привязанность актюбинских студентов к этническому языку очень наглядно проявилась в том, что 98,1 % респондентов — независимо от компетентности в казахском языке — считают его родным. Подобные тенденции у народов в ситуации этнической мобилизации были выявлены и другими исследователями, например часть греков-туркофонов в Грузии продемонстрировала несовпадение языкового предпочтения с реальным языковым поведением, указав в качестве родного языка греческий [1]. Но все-таки большинство греков-туркофонов родным языком считают тот, на котором у них сформировались первичные навыки речевого взаимодействия — турецкий или русский. А в нашем исследовании лишь три человека назвали родным русский язык, хотя доминантным русский является у 40 человек, а 10 из них практически не владеют казахским.

 

81

 

Языковая компетентность, языковое поведение и предпочтение языка изучались нами как факторы идентификации со своей этнической общностью. Подтвердилось предположение, что уровень идентичности определяется прежде всего предпочтением языка, а не его реальным использованием. Обследованные студенты четко декларировали свою этническую идентичность с казахским этносом, а в качестве признаков, связывающих их с этнической общностью, называли язык; историческую судьбу;

обычаи, обряды, традиции; черты характера. Показательно, что именно казахский язык выступает одним из наиболее ценимых аспектов этнической идентичности независимо от компетентности в нем: он назывался респондентами первой (89,5%) и второй (84,9%) групп чаще всего и во вторую очередь — после общности исторической судьбы — респондентами третьей группы (87,5%). Эти результаты легко объяснить при учете не только коммуникативной, но и символической функции языка в этнической идентичности. Если для респондентов первой и второй групп язык выполняет обе функции, то у респондентов третьей группы идентичность опирается на язык только как на символ единства народа. Стоит добавить, что респонденты всех трех групп высоко оценили еще один символический признак этнической идентичности — общность истерической судьбы. В этом случае прослеживается несомненная связь с компетентностью в казахском языке: чем в меньшей степени респонденты им владеют, тем чаще они приписывают себе этот этноопределяющий признак (первая группа — 56,7%, вторая группа — 75,5%, третья группа — 90,0%). Как справедливо отмечает Л.М.Дробижева, в современных условиях, когда сужается база национального самосознания по параметрам национальной культуры, возрастает роль исторической памяти [4].

Явно символическое значение приобрел для респондентов третьей группы и такой признак родства с этнической общностью, как "обычаи, обряды, традиции": на него указали 57,4% респондентов первой группы, 63,3% — второй и 80% — третьей, т.е. чаще — люди, думающие и говорящие по-русски и не соблюдающие национальные обычаи. Возрастание субъективной значимости атрибутов своей этнокультуры у "русскоязычных" казахов отмечено и другими исследователями [5].

Проанализированные данные свидетельствуют, что, хотя компетентность в этническом и "втором" языках и особенности речевого поведения прямо не влияют на уровень декларируемой этнической идентичности, они, несомненно, влияют на характеристики ее содержания и проявления. Были выявлены и другие свидетельства этого. Так, результаты заполнения теста "Кто Я?" продемонстрировали, что этническую идентичность в числе первых пяти позиций намного чаще указывали респонденты первой (71,6%) и второй (60,4%) групп, нежели третьей (12,5%). Другими словами, этническая принадлежность занимает важное место в структуре самокатегоризации только респондентов, владеющих этническим языком, Видимо, респонденты с низким уровнем компетентности в высокостатусном в настоящее время казахском языке, чувствуя некоторую "ущербность" как члены этнической группы, стремятся защитить свою самооценку, "вытесняя" из структуры самокатегоризации этническую принадлежность и заменяя ее другими характеристиками — именем, семейными ролями и др.

 

82

 

Чувство этнической принадлежности проявляется у респондентов трех групп в различных ситуациях. Респонденты первой группы ощущают себя казахами "во всех ситуациях" (71,1%), "за пределами Казахстана" (7,5%) и "среди людей других национальностей" (13,4%). Приехав из сельской местности в многонациональный город, где в повседневном общении преобладает русский язык, они действительно почти во всех ситуациях оказываются лингвистически или этнически "чужими" и ощущают свою этническую принадлежность при межгрупповой дифференциации. Респонденты второй группы тоже ощущают принадлежность к этнической группе среди "чужих", но более четко выделяют подобные ситуации: "за пределами Казахстана" (49,1%), "среди людей других национальностей" (33,9%). Разительный контраст с этими результатами представляют собой ответы индивидов, не владеющих этническим языком: чаще всего они ощущают свою принадлежность к казахам "среди своих" — "на национальных праздниках" (57,5%), "когда слышат казахскую речь" (32,5%) и даже "в кругу семьи" (2,5%). При всем их желании более тесно интегрироваться в свою этническую группу, что связано с резким изменением этнолингвистической ситуации в Казахстане, они тоже оказались в некотором роде "чужими", но "чужими среди своих".

Эмоционально-аффективные компоненты этнической позиции в целом позитивны у респондентов всех групп. Но у респондентов третьей группы выявлен определенный ее диссонанс: 70,2% отметили, что им безразлично, принадлежат они казахскому или какому-либо другому народу. На наш взгляд, это обусловлено языковой ассимиляцией, которая привела к частичной трансформации этнической идентичности, обостренной динамикой этносоциальной ситуации в Казахстане.

Хотя в ответах на прямые вопросы респонденты всех трех групп декларировали четкую идентификацию с казахским этносом, мы попытались выяснить, претендуют ли они одновременно на членство в русском этносе, т.е. выявить стратегии аккультурации [6]. Признаки родства с русским этносом, указанные респондентами трех групп, заметно различны. На русский язык указали 97,5% респондентов третьей группы (т.е. на 10% больше, чем на казахский язык), 83% респондентов второй группы (т.е. практически столько же, сколько на казахский язык) и лишь 10,5% респондентов первой группы. Литературу назвали респонденты второй (41,5 %) и третьей (55 %) групп и вообще не указали представители первой группы. Респонденты второй и третьей групп проявили вовлеченность в русскую культуру, указав и такой ее компонент, как "песни и танцы" (56,6% и 45% соответственно).

Конечно, требует дальнейшего изучения влияние компетентности во "втором" языке на более глубокие ценностные уровни культурного самоопределения. Установлено, например, что ценностные ориентации иммигрантов из Азии, отвечавших на английском языке, занимали промежуточное положение между ценностными ориентациями англичан и иммигрантов, отвечавших на родном языке [13]. Но и результаты проведенного исследования позволяют предположить, что владение русским языком способствует принятию ценностей русской культуры, более ориентированной на личность, более индивидуалистической, чем казахская. Так, респонденты второй и третьей групп значительно чаще, чем респонденты первой группы — и независимо

 

83

 

от знания этнического языка, — указывали личностные характеристики среди первых пяти позиций, отвечая на тест "Кто Я?" (79,2%, 80% и 26,2%). В то же время только респонденты первой группы отметили такой формальный для многонационального западного Казахстана признак родства с русскими, как "местожительство" (65,7%). А 34,3% из них полагают, что их ничто не роднит с русским народом. Не роднят и черты характера, тогда как респонденты, владеющие русским языком, ощущают свое сходство с русскими по этому признаку (вторая группа — 66,0%, третья группа — 42,5%). Особо следует отметить, что психологическое сходство с русскими в большей степени приписывают себе не респонденты, компетентные только в русском языке, а координативные билингвы из второй группы. Только их представления о себе близки представлениям и о казахах, и о русских.

Результаты сопоставления личностных качеств, приписываемых себе, типичному казаху и типичному русскому респондентами других групп, еще более ярко высветили эти тенденции. У респондентов первой группы отсутствует корреляционная связь между образом Я и образом типичного русского, зато качества, приписываемые себе и типичному казаху, практически совпали (r=0,87 при р> 0,05); это позитивные качества, входящие в казахский автостереотип и характеризующие отношение к людям: дружелюбие, доброта, отзывчивость, гостеприимство. Такие данные, как и описанные выше, — важное место этнических характеристик в структуре социальной идентичности, ощущение своей этнической принадлежности в ситуациях межгрупповой дифференциации, позитивность эмоционально-аффективных компонентов этнической идентичности и др. — свидетельствуют о том, что для респондентов первой группы характерна четкая, позитивно окрашенная моноэтническая идентичность.

Респонденты второй группы также приписывали себе и типичному казаху весьма сходные коммуникативные качества (r=0,59, p>0,05). Однако у них в значительной степени совпали и качества, приписываемые себе и типичному представителю русской этнической общности. С русскими они идентифицируются по качествам, характеризующим отношение к труду (трудолюбие, деловитость, профессиональная компетентность), которые входят в стереотип русских у казахов. Если вспомнить, что респонденты этой группы выделяют как одни и те же признаки родства с обеими этническими общностями (и среди них черты характера и важнейший для современной ситуации в Казахстане — язык), так и признаки, дополняющие друг друга (с казахами их роднят обычаи и историческая судьба, а с русскими — литература, песни и танцы), то можно сделать вывод о характерной для них тенденции к биэтнической идентичности. Наши данные позволяют предположить, что речь идет именно о биэтнической идентичности, а не просто о бикультурной компетентности. Как мы увидим на примере третьей группы, сама по себе компетентность в культуре какой-либо группы является хотя и необходимым, но ие достаточным условием для идентификации с ней. Вместе с тем, признавая возможность формирования биэтнической идентичности и соглашаясь в этом с Дж.Берри [6] и С.Бокнером [7], мы вовсе не предполагаем, что равновысокая компетентность в этническом и "чужом" языках может соответствовать равновысокой идентичности с обеими этническими общностями. Респонденты второй группы четко декларируют

 

84

 

свою принадлежность к казахскому этносу и гордятся ею, иногда даже не осознавая своей включенности в культуру русского этноса, например принятия некоторых ценностей христианской культуры. Видимо, можно согласиться с концепцией канадских исследователей Р.Клемана и К.Ноуэлса, согласно которой этническая идентичность подлинно бикультурного индивида не статична и он способен менять ее, отклоняясь от группового членства в зависимости от ситуации и общественных норм [9]. Можно предположить, что в современном Казахстане у "бикультурных" казахов происходит рост идентификации со своей этнической общностью при одновременном снижении идентификации с русским этносом.

Респонденты третьей группы себе и типичным представителям казахской и русской этнической групп приписывают разные, не совпадающие между собой качества, значимой корреляционной связи между тремя рядами не обнаружено. Эти данные вместе со многими другими, представленными ранее, — от ощущения этнической принадлежности "среди своих", а не в ситуациях межгрупповой дифференциации, до признания родным языка, которым плохо владеют, — свидетельствуют о колебаниях между двумя этническими группами, сопровождающихся внутри- и межличностными конфликтами. Языковая ассимиляция в условиях этносоциальной ситуации, изменившейся в пользу казахского языка, приводит к формированию маргинальной идентичности.

Компетентность в этническом и "чужом" языках оказывает серьезное влияние не только на формы проявления этнической идентичности, но и на аттитюды к русской этнической общности. Недостаточная компетентность моноэтнических респондентов первой группы в русском языке и, как следствие, в других аспектах культуры ведет к преувеличению психологических различий между русским и казахским народами. Столь неблагоприятная основа для межэтнического общения усиливается ситуативными моментами. Фрустрация из-за неспособности к коммуникации со значительной частью населения города, где русский язык сохраняет свои позиции во многих сферах жизни, дополняется представлениями о необходимости доминирования казахского языка как государственного. Не случайно, что незаконченное предложение "Если бы я был русским..." у большинства группы (77,6%) получило однотипное завершение: "...выучил бы казахский язык".

У респондентов первой группы субъективно предпочитаемая социальная дистанция общения с представителями русского этноса достаточно велика. Для них характерна низкая толерантность к русским в сфере близкого общения (практически все они против того, чтобы русские были их родственниками или членами семьи). Эти результаты подтверждаются и завершениями незаконченных предложений: 77,6% респондентов исключают возможность своего брака с русскими, а 19,5% предвидят распад такого брака. О сепаратистских тенденциях свидетельствует и отказ 77,6% респондентов группы от контактов с русской компанией. Негативные аттитюды к русским и высокий уровень внутригруппового фаворитизма особенно ярко проявились в том, что 71,6% респондентов обиделись бы, если бы им сказали, что по характеру они похожи на русских.

Показательно, что плохо владеющие казахским языком респонденты третьей группы продемонстрировали схожие тенденции. Судя по ответам, они избегают близких форм

 

85

 

социального контакта с русскими, очень осторожно относятся к тому, чтобы те были их родственниками и членами семьи. 45% считают, что при браке с русскими будут проблемы с родственниками, 25 % исключили саму возможность подобного брака, а 25 % затруднились с ответом, т.е. испытывали дискомфорт и колебания. Демонстрируя достаточно негативные установки в отношении межэтнических контактов, а следовательно, предпочтение внутригрупповых контактов, маргиналы пытаются решить конфликт этнической идентичности.

Респонденты второй группы допускают более близкую дистанцию контакта с представителями русского этноса: они согласны, чтобы русские жили в их городе, были соседями и друзьями, родственниками и членами семьи. Они либо не исключают возможности своего брака с русскими (43,4%), либо особо подчеркивают, что дети от такого брака будут знать два языка и две культуры (50,9%). Более половины из них (58,5%) согласились бы, что по характеру они похожи на русских, что еще раз подтверждает вывод о биэтнической идентичности респондентов второй группы. Идентифицируясь не только с казахским, но и с русским этносом, они стремятся сохранить позитивную групповую идентичность по отношению к обеим группам, что отражается в отсутствии "казахского" внутри-группового фаворитизма и негативных аттитюдов к представителям русского народа. Результаты согласуются с данными многих авторов об уменьшении этноцентризма у билингвов, особенно у представителей доминантных групп [14]. Казахи являются в современной ситуации группой большинства, для которой овладение русским языком облегчает познание второй культуры и бесконфликтное взаимодействие с ее членами и не сопровождается риском потери своего языка и культуры — риском ассимиляции. Поэтому двуязычие в многонациональном Казахстане является не просто переходным этапом внедрения казахского языка в повседневную жизнь, а условием поддержания бесконфликтных межэтнических отношений.

 

1. Аклаев А.Р. Язык в системе национальных ценностей и интересов // Духовная культура и этническое самосознание наций. Вып. 1. М., 1990. С. 12—38.

2. Аренов М.М., Калмыков С.К. Современная языковая ситуация в Казахстане // Социолог. иссл. 1995. № 12. С. 76—81.

3. Губогло М.Н. Современные этноязыковые процессы (Опыт, уроки и задачи этносоциологического изучения) // Расы и народы. Вып. 3. М., 1979. С. 9—31.

4. Дробижева Л.М. Этническое и историческое самосознание народов СССР на рубеже последнего десятилетия XX века (в конце 80-х — начале 90-х гг.) // Духовная культура и этническое самосознание. Вып. 2. М., 1991. С. 65—82.

5. Мулдашева А.Б. Психологические особенности этнокультурной маргинальности // Социально-психологические исследования межнациональных отношений. М., 1993. С. 219—231.

6. Berry J.W. et al. Cross-cultural psychology: Research and applications. Cambridge, etc.: Cambr. Univ. Press, 1992.

7. Bochner S. The social psychology of cross-cultural relations // Cultures in contact. Oxford, etc.: Pergamon Press, 1982. P. 5—44.

8. Bourhis R.Y. Language in ethnic interaction: A social psychological approach // Language and ethnic relations. Oxford, etc.: Pergamon Press, 1979. P. 117—141.

9. Clement R., Noels K.A. Towards a situated approach to ethnolinguistic identity: the effects of statue on individuals and groups // J. of Language and Soc. Psychol. 1992. V. 11. P. 203—227.

10. Edwards J. R. Ethnic identity and bilingual education // Language, ethnicity and intergroup relations. L.: Acad. Press, 1977. P. 215—241.

11. Giles H., Bourhis R.Y., Taylor D.M. Towards a theory of language in ethnic group relations // Language, ethnicity and intergroup relations. L.: Acad. Press, 1977. P. 307—348.

12. Giles H., Johnson P. The role of language in ethnic group relations // Intergroup behaviour. Oxford: Basil Blackwell, 1981. P. 199—243.

13. Gudykunst W.B., Schmidt K.L. Language and ethnic identity: An overview and prologue // J. of

 

86

 

Language and Soc. Psychol. 1987. V. 6. P. 157— 170.

14. Guimond S., Palmer D.L. Developmental changes in ingroup favouritism among bilingual and unilingual francophone and anglophone students // J. of Language and Soc. Psychol. 1993. V. 12. P. 318— 351.

15. Ros M., Cano J.I., Huici C. Language and intergroup perception in Spain // J. of Language and Soc. Psychol. 1987. V. 6. P. 243—259.

16. Tajfel H., Turner J.C . The social identity theory of intergroup behavior // Psychology of intergroup relations. Chicago: Nelson-Hall, 1986.

 

Поступила в редакцию 27.I.1997 г.



[1] Этнический язык – это язык своей этнической группы; может не совпадать с родным.

[2] Согласно результатам недавнего социологического исследования 30 % горожан в Казахстане совсем не знают государственного языка [2]. А на западе республики в Актюбинске этот процент, безусловно, значительно выше.