141

 

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

 

РОССИЯ - ВТОРАЯ РОДИНА ПСИХОАНАЛИЗА?

 

И. Е. СИРОТКИНА

Москва

 

Эткинд А. М. Эрос невозможного. История психоанализа в России. Санкт-Петербург: Медуза, 1993. 463 с.

 

Первая отечественная книга, посвященная психоанализу в России, не может пройти незамеченной. Интригующий заголовок, тема, настолько же захватывающая, насколько мало освещенная в отечественной литературе, писательский талант автора делают чтение этой книги более похожим на чтение детектива, чем научной работы. Замысел автора — показать психоанализ как культурное движение, так или иначе затронувшее русских интеллектуалов самых разных профессий — от философов, поэтов-символистов, писателей, ученых и врачей до идеологов коммунистической партии. Жанр книги — исторические очерки, в центре которых — судьбы людей: героями их стали сами психоаналитики (С.Н. Шпильрейн, М.В. Вульф, И.Д. Ермаков), их «музы» (Лу Андреас-Саломе, вдохновительница Ф. Ницше и 3. Фрейда) и пациенты (знаменитый русский клиент 3. Фрейда Сергей Панкеев или клиент А. Адлера Адольф Иоффе). Особое место в книге занимают отношения психоанализа и власти: автор заглядывает в «психоаналитическое прошлое» Л.Д. Троцкого и А. Иоффе, пытается «раскрыть связи» одного из лидеров Международной психоаналитической ассоциации Макса Эйтингона с НКВД…

Трудно переоценить работу автора по извлечению редких, разбросанных в мемуарах и переписке сведений и сбору «устной истории» — воспоминаний свидетелей эпохи Н.Н. Трауготт, Н.П. Шефтель, М.И. Шпильрейн, А.И. Липкиной и других. А.М. Эткинд вводит в научный оборот полузабытые работы отечественных психиатров, врачей, психологов — Л.О. Даркшевича, Н.Е. Осипова, И.Д. Ермакова, основываясь на малодоступных источниках, в том числе на архивных материалах, воссоздает историю Государственного психоаналитического института в Москве и Русского психоаналитического общества. И все же факты — к удовольствию, быть может, читателя, но к сожалению для историка — не единственный источник, на котором строит свое повествование А.М. Эткинд, использующий кроме историко-научного и художественные методы. Яркие образы, аллюзии, головокружительные догадки и смелые — на грани исторического риска — интерпретации, такие, как попытка заново истолковать классический для фрейдовского психоанализа сон «человека-волка» или предположение о том, что прототипом Воланда в знаменитом романе М. Булгакова был американский посол У.К. Буллит, говорят об авторе как о психотерапевте, политологе, литературном критике и замечательном рассказчике. Пожалуй, было бы уместнее назвать эту книгу «повестью о психоанализе в России»,

 

142

 

темпераментно и изящно написанной, чем его «историей» (как гласит подзаголовок книги).

Образные сравнения и историческую интригу книги можно было бы только приветствовать, если бы те же повествовательные достоинства не приводили иногда к историческим натяжкам. Речь не о том, что при таком обширном, как у А.М. Эткинда, материале в книге можно встретить отдельные неточности,— это просто неизбежно[1]. Но иногда сам исторический материал становится иллюстрацией какой-либо мысли автора, приносится в жертву образу или идее. Так, одним из основных тезисов книги стала мысль о якобы закономерной гибели психоанализа в послереволюционной России: русские и особенно советские психоаналитики исказили аутентичный психоанализ, избегая проблем сексуальности и переноса и разрабатывая взамен исходно чуждые 3. Фрейду, но зато родственные современной им культуре темы — влечения к смерти и культа власти, за что они и поплатились гибелью психоанализа. «Смерть и власть составляли ту двойную планету с полем тяготения чудовищной силы, вокруг которой вращалась залетевшая сюда совсем из других пространств комета психоанализа — вращалась до тех пор, пока не упала, вконец отождествившись с этими черными солнцами» — так, довольно патетично, излагает свою мысль автор (с. 422—423).

В этом контексте делаются очень решительные, на наш взгляд, заключения: например, о судьбе А.Р. Лурии автор пишет, что этот «крупнейший психолог советского периода начал свой путь ученым секретарем Русского психоаналитического общества, но оставил этот пост для разработки детектора лжи по заданию генерального прокурора московских процессов [А.Я. Вышинского]» (с. 423). Вряд ли, однако, те, кто хотя бы в общих чертах знаком с жизнью и работой А.Р. Лурии в период, о котором идет речь (когда, кстати, еще не было политических процессов и соответственно А.Я. Вышинский не мог быть их руководителем), подумают, что причина ухода А.Р. Лурии с поста секретаря состоит именно в этом, а не в том, что у него появились новые психологические интересы (и не в том, что изменилась ситуация в самом Психоаналитическом обществе).

Не менее мрачные — в духе общего фона повествования — закономерности основываются па простом факте совпадения событий, как, например, связь самоубийств психоаналитиков и их эмиграции из Советской России: «совпадение» дат эмиграции президента Русского психоаналитического общества М.В. Вульфа и самоубийства А. Иоффе, бывшего пациента А. Адлера, в 1927 г. так же неслучайно, как и совпадение эмиграции «восемью годами ранее» Н. Е. Осипова и самоубийства психоаналитика Т. Розенталь (с. 259)[2]. Свобода, с которой делаются такие утверждения,— благодатная в беллетристике, но опасная в исторической работе — заставляет нас более трезво отнестись и к положенной в основу книги концепции судьбы российского психоанализа и его вклада в психоанализ мировой.

Первое, что стремится доказать автор рецензируемой книги, это то, что вклад России в становление психоанализа весомее, чем вклад других европейских стран в начале века. Популярность, которую в России имели философия Ф. Ницше и символизм, подготовила

 

143

 

почву для немедленного и горячего приема психоанализа, нашедшего в России вторую родину. Автор считает, что именно в этой стране впервые сложилось сообщество аналитиков: несмотря на то что Русское психоаналитическое общество было основано лишь в 1922 г. (к тому времени национальные общества в Швейцарии, Австрии, Германии существовали уже более десяти лет), русские аналитики организовались гораздо ранее вокруг журнала. Действительно, издававшийся И.А. Вырубовым при участии М.М. Асатиани, А.Н. Бернштейна, Ю.В. Каннабиха и Н.Е. Осипова журнал «Психотерапия» (1910—1914) публиковал много переводов, рецензий и критических статей по психоанализу, однако количественный подсчет статей мало о чем говорит. Журнал с подзаголовком «Обозрение вопросов психического лечения и прикладной психологии» вовсе не был апологетическим по отношению к психоанализу: в нем помещались статьи по всем направлениям психотерапии и клинической психологии. Русская психотерапия и первые русские психотерапевты, которыми были издатели журнала, вышли из корсаковской школы психиатрии с ее гуманистическими традициями; основной чертой отечественной психотерапии была поэтому ярко выраженная клиническая направленность, которая и служила гарантией от ее теоретической односторонности.

Так, ассистент Московской психиатрической клиники Н.Е. Осипов (представленный в книге главным отечественным авторитетом в области психоанализа) во время заграничных поездок посещал не только 3. Фрейда и К. Юнга, но и специалиста по рациональной терапии П. Дюбуа, а в терапевтической практике равно использовал все методы, могущие помочь выздоровлению больного. В не меньшей степени, чем 3. Фрейдом, Н.Е. Осипов восхищался психологическим талантом Л.Н. Толстого, чьи литературные описания душевных заболеваний он считал непревзойденными (см.: Осипов Н.Е. Психотерапия в литературных произведениях Л.Н. Толстого (Отрывок из работы «Л. Толстой и медицина») // Психотерапия. 1911. № 1. С. 1—21). Он размышлял над созданием близкой экзистенциализму и персонализму Н.О. Лосского философии любви как абсолютной ценности, что вряд ли бы понравилось 3. Фрейду, испытывавшему антипатию к классическому философствованию, хотя вплоть до смерти Н.Е. Осипова между ними велась переписка. Неумеренных апологетов психоанализа в России скорее представляли такие ученые, как А.Б. Залкинд, перенесший впоследствии свою деятельность на создание марксистской психологии. Но его пример вряд ли служит моделью отношения к психоанализу всех русских психотерапевтов и интеллектуалов, которым редко изменяло чувство дистанции и здоровой иронии (о чем упоминает и сам А.М. Эткинд: кроме «серьезных возражений», подобных статье С. Л. Франка, см., например, любопытный шуточный текст об обитателях «дома Фрейда» (с. 59).

Другая идея книги, нуждающаяся, на наш взгляд, в уточнении,— это роль популярной в эпоху, о которой идет речь, идеологии создания «нового человека» в распространении психоанализа в России. Справедливо отмечая существование этой связи, автор, к сожалению, также не обошелся без гипербол: вся «ответственность» за возникновение в России такой идеологии отдана Ф. Ницше и 3. Фрейду, фигуры которых вырастают до размеров вселенских злодеев, «соблазнивших» русских интеллектуалов начала века и большевиков идеей создания «нового человека». «Философскую основу идеи переделки человека заложил не Маркс и не Фрейд, а Ницше»; «для большевиков, в противоположность нацистам, привлекательнее был Фрейд» (с. 219). При этом совсем не упоминается (как само собой разумеющееся? — И. С.) о том, что идея «нового человека», в разные эпохи приобретавшая разные обертоны, возрастом, по меньшей мере, с христианство, чье влияние, так же как и просветительства XVIII в., и романтизма

 

144

 

XIX в., нужно учитывать не менее, чем «влияние Ницше на большевистское сознание» (с. 219)[3].

Нам казалось, что вопрос о том, возможно ли вообще кого-либо — Христа, Маркса, Ницше или Фрейда — считать ответственным за то, что психология разрабатывала идею формирования, или, говоря вульгарным языком эпохи, «переделки» человека, в общих чертах достаточно ясен. Социология знания (школа М. Фуко) показала, что human technologies (человеческие технологии) всегда были прерогативой этой науки, которая и возникла как часть инфраструктуры социальной власти. В России же тенденции влияния науки, в частности психологии, на жизнь были традиционно сильны — отчасти благодаря доминирующим в прошлом веке идеям просветительства и служения интеллигенции народу: вспомним, например, что с 1906 по 1916 г. здесь состоялось шесть съездов по педагогической психологии и экспериментальной педагогике. Такая почва могла принять и переработать не только ницшеанские или фрейдовские идеи, но даже вульгарные, но все же искренне выражающие надежду на счастье всего человечества мечты о переделке человеческой природы.

Так же неверно было считать эту идею, как это делает А.М. Эткинд, причиной гибели психоанализа в послереволюционной стране: сначала коммунистические идеологи хотели создавать «нового человека» с помощью психоанализа и его идеологически выдержанной версии — «фрейдомарксизма», а затем увидели таящуюся в понятии бессознательного опасность (бессознательное — то, что не поддается контролю и переделке) и фактически запретили психоанализ. Вместо него ведущей психологической концепцией будто бы стала педология, которую считали более способной выполнить социальный заказ. Однако в самой идее «нового человека» и поддерживающей ее психологической утопии даже при самой строгой оценке крамолы нет. Русский психолог А.Ф. Лазурский писал о том, что одними экономическими мерами нельзя сделать человека счастливее: на это не способна сама по себе ни социалистическая революция, ни даже евгеника или педагогика: нужна особая психологическая работа. Его ученик, лидер ленинградских педологов М.Я. Басов, ласково назвал эти мечты А.Ф. Лазурского «лазурным царством». Это сочувствие не мешало М.Я. Басову писать вполне научные работы и иронически отзываться о кавалерийских атаках на человеческую природу другого педолога, А. Б. Залкинда, представлявшего, по его мнению, дело так, «как будто в организме нашем в самом деле произошла революция, аналогичная Октябрьской, и мы можем строить развивающегося человека действительно, как нам хочется, не считаясь ни с какими законами его естественного развития» (Басов М.Я. Новые идеи в изучении личности. Вступительная статья // Лазурский А.Ф. Классификация личностей. Л., 1925. С.32).

Идея о «новом человеке» как таковая была, скорее, плодотворной для советской психологии, успев дать импульс работам Л.С. Выготского об овладении поведением с помощью культурных средств, Н.А. Бернштейна — о построении движений или теории деятельности[4]. Скомпрометировало и «выхолостило»,

 

145

 

лишило содержания эту идею возведение ее в ранг государственной идеологии и усиленное использование в околонаучной и чисто политической риторике деятелей Комакадемии и ВАРНИТСО. Другая сторона вопроса состоит в том, насколько этой идее удалось стать «реальной силой», изменить повседневность и быт. М. Булгаков спрашивал в 1928 г. устами Воланда: насколько изменились москвичи? — и получал ответ: не изменились. «Государственный эксперимент» по созданию «нового человека» не состоялся[5]. «Эксперимент», который осуществили 3. Фрейд и его последователи, «нашедшие» либидо, комплексы и открывшие век сексуального освобождения и неврозов, оказался несравненно более результативным, чем канувшая в Лету идея о «новом советском человеке».

Труды классиков психоанализа, многие из которых были изданы в последние годы, и публикация посвященных им работ все более приводят к тому, что читающая публика в попытке решить личные проблемы обращается к психоанализу и находит в себе черты уже не «советского», а «психоаналитического человека». Рецензируемая книга показывает, что у «психоаналитического человека» в России есть прошлое: предпринятая ее автором попытка воссоздать штрихи, которые психоанализ нанес на картину эпохи и судьбы людей, и написать его «художественную историю», безусловно, интересна. Теперь мы вправе ожидать, что научных исследований, диссертаций и публикаций отечественных историков психологии на эту тему станет больше.