Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в восемнадцатилетнем ресурсе (1980-1997 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

153

 

К ЮБИЛЕЮ Л. И. АНЦЫФЕРОВОЙ

 

 

18 сентября исполняется 70 лет со дня рождения доктора психологических наук, профессора, заслуженного деятеля науки России, ведущего научного сотрудника Института психологии РАН Людмилы Ивановны Анцыферовой. В преддверии этого события редакция обратилась к юбиляру с просьбой ответить на ряд вопросов.

 

 

— Людмила Ивановна, с чего начинался Ваш путь в психологической науке?

— Еще в школе я интересовалась философией и в то же время меня очень занимала проблема связи мышления с мозгом. В 1943 г. я поступила на философский факультет МГУ. Но лекции наших философов и их труды не помогали мне понять душевную жизнь человека и ее связь с работой мозга. В том же 1943 г. я, работая в университетской библиотеке, выписала несколько книг по психологии. И вот, когда я взяла первую из них в руки, а это был труд Т. Рибо «О воображении», я безошибочно узнала свое призвание: сердце мое сильно забилось, а голову охватило пламя. Я держала книгу в руках, но не смогла прочесть даже первую страницу — строчки сливались, смысл ускользал, мне пришлось уйти. Она была для меня знаком моей судьбы. И как-то сразу я другими глазами стала читать А. Шопенгауэра, Ф. Шеллинга, И. Фихте, я видела в этих книгах психологию, они вызывали отзвук в моей душе, а между тем в лекциях они представали как цепь ошибок гениальных умов. Но, читая их, я так хотела понять, как же мозг великих людей порождал их гениальные идеи. Я создала свою концепцию: мозг порождает особые энергетические процессы, которые синтезируются и переживаются человеком как его образы и идеи. Энергетические процессы распространяются за пределы нашего тела, их можно уловить, продифференцировать и прочитать даже потаенные мысли человека.

С этой гипотезой я отправилась в Институт мозга, который работал тогда на базе госпиталя, в лабораторию, где работали С.М. Блинков и В.С. Русинов. После моего рассказа Самуил Михайлович подвел меня к столу, где лежали какие-то ленты с извилистыми линиями, и сказал: «Вот ваши» токи». Он, однако, объяснил, что они не дают возможности понять мысли, но позволяют локализовать область ранения в мозгу. В лабораторию я ходила недолго. Но решила писать диплом по психологии.

С этой целью пошла я на кафедру психологии

 

154

 

философского факультета, которую долгое время считала частью Института психологии АПН РСФСР, так как она располагалась в том же здании на втором этаже. Внимание мое привлек элегантный человек с тонкими чертами лица и ироничным взглядом. Я уже знала, что его зовут П.Я. Гальперин. Я представилась и сказала, что хотела бы писать" диплом по психологии. Первый же его вопрос мог бы повергнуть иного в замешательство, но меня в мире психологов ничто не удивляло. И на вопрос Петра Яковлевича, как обстоят у меня дела с умом, я деловито ответила: «Я умная». Тогда он спросил: «А не поинтересоваться ли вам Антоновичем?». И надо же такому случиться: в школе я раза два писала сочинение о Н.Г. Чернышевском, имя М.А. Антоновича было мне знакомо, и я охотно взялась за эту тему. К положенному времени я принесла свой труд, чему П.Я. Гальперин был весьма удивлен. Он объяснил мне, что дипломники должны ходить к руководителю с вопросами, а руководитель делает язвительные замечания на полях их листочков и ставит вопросы.

— Вы считаетесь ученицей С. Л. Рубинштейна. Расскажите, пожалуйста, немного о нем.

— После защиты диплома осенью 1948 г. я поступила в аспирантуру на кафедру психологии философского факультета МГУ. Моим руководителем стал С.Л. Рубинштейн. Тему диссертации мы выбрали быстро: перед аспирантурой я увлеклась учением Н.Я. Марра и написала большую статью «для души». Но потом решила показать ее Сергею Леонидовичу, и он сказал, что это неплохая основа для разработки темы «Особенности первобытного мышления». Полтора года я работала над ней с большим интересом, но за это время произошло потрясшее меня событие: в 1949 г. в Институте психологии состоялось, заседание, организованное руководством Академии педагогических наук, С. Л. Рубинштейна в числе других крупных ученых подвергли беспощадной и несправедливой критике как космополита. Он был лишен всех званий и должностей, оставшись лишь сотрудником сектора философских проблем психологии, которым он до этого заведовал в Институте философии. Но он продолжал много и упорно работать со своими аспирантами.

А 1950 г. оказался фатальным для моей диссертации. Это, был, год «дискуссии» по вопросам языкознания, в результате которой Н.Я. Марр был объявлен псевдоученым. В этот же год состоялась Объединенная сессия АМН и АН СССР, где физиологи объявили психологию лженаукой, а единственным истинным научным подходом к психическим явлениям — учение И.П. Павлова. Но для ряда психологов условнорефлекторная теория отнюдь не была незваным чужаком. С.Л. Рубинштейн еще в конце 40-х гг. начал анализировать учение И.М. Сеченова и И.П. Павлова. Е.А. Будилова, поступившая к нему в аспирантуру Института философии АН СССР, уже заканчивала диссертацию об учении И.М. Сеченова. Мне же С.Л. Рубинштейн предложил проанализировать на основе закономерностей аналитико-синтетической деятельности мозга элементарное наглядно-действенное «мышление» высших животных, действующих в проблемных ситуациях. Фактически мне пришлось заново писать диссертацию на совершенно другую тему: «Учение И.П. Павлова о высшей нервной деятельности и проблема мышления» (я защитила ее в 1952 г.). Нисколько не преувеличивая, могу сказать, что, изучая шаг за шагом аналитико-синтетическую деятельность животных в наглядных ситуациях, я впервые по-настоящему поняла, что такое мышление и каковы механизмы его функционирования. Я видела, как постепенно животное переструктурирует ситуацию задачи. Это был мой первый опыт профессионального исследования.

— В свое время Вы работали в Психологическом институте. Какие научные разработки Вы в нем вели? Чем Вам больше всего запомнились годы, проведенные в этом институте?

— После рекомендации моей диссертации к защите С.Л. Рубинштейн сообщил, что с ней хотел бы познакомиться Б.М. Теплов. Борис Михайлович задал несколько вопросов по содержанию работы, а потом спросил, где же я предполагаю работать. Я сказала, что буду думать об этом, когда защищу диссертацию, а сейчас я для всех просто «кот в мешке». Вскоре я узнала, что Б.М. Теплов рекомендовал меня для работы в Институте психологии. Так в начале 1953 г. я стала сотрудницей лаборатории мышления и речи, которую возглавлял Ф.Н. Шемякин. И естественно, я стала продолжать экспериментально изучать процессы решения задач — теперь уже на взрослой выборке. Задачи я выбрала такие, для решения которых индивид должен был увидеть в предмете «латентные», «слабые» свойства,

 

155

 

маскируемые привычными, функциональными, «сильными». Механизмом усмотрения «латентных» свойств предметов оказалось последовательное включение предмета в новые системы связей. В духе павловского учения этот процесс был назван «анализом через синтез». Я была очень увлечена экспериментальной работой, благодаря которой я обнаруживала ошеломлявшие меня факты. Например, взрослые, люди с высшим образованием, решали «задачи Пиаже» как дети, находившиеся на дооперациональной стадии развития. Одновременно по заданию Ф. Н. Шемякина я занималась изучением наименований разных цветовых оттенков в разных языках. Тема эта была совсем не психологическая, за что Ф.Н. Шемякина постоянно критиковали. Я для себя обозначила эту тему как соотношения понятия и значения слов. И различие этих форм обобщений казалось мне занятным.

— Проработав в Психологическом институте три года, Вы ушли из него в Институт философии. С чем это было связано?

— Я, вероятно, стала бы экспериментатором, но неожиданно социальная ситуация моей жизни резко изменилась. Настала пора оттепели, и С.Л. Рубинштейну возвратили общественное признание. В 1956 г. он вновь был назначен зав. сектором философских проблем психологии в Институте философии и начал формировать его заново. Он пригласил Е.А. Будилову, меня, Н.С. Мансурова, Е.В. Шорохову, своих дипломников (А.В. Брушлинского и К.А. Славскую) и, конечно, Н.Н. Ладыгину-Котс — нашего единственного зоопсихолога. Все мы занялись теоретико-методологической обобщающей работой.

Я очень привязалась к Психологическому институту, но в то же время я с величайшим уважением и любовью относилась к С.Л. Рубинштейну, с которым часто общалась, да и задачи Института философии требовали разработки психологической теории. А.А. Смирнов был решительно против моего ухода, Б.М. Теплов задумчиво сказал: «С Сергеем Леонидовичем, работать, конечно, хорошо..., но вот учреждение, в котором находится сектор...» Оригинальную мысль высказал по этому поводу Ф.Н. Шемякин: «Уйдете вы или останетесь, жалеть вы будете и в том, и в другом случае», и лишь одна Н.А. Менчинская уверенно произнесла: «Нужно уходить, там перед вами откроются более широкие возможности».

В июне 1956 г. я стала сотрудницей Института философии. Я начала готовить монографию по своей диссертации. Мы продолжали работать над темой «Павлов и психология», немного занимались проблемой мышления. С.Л. Рубинштейн, закончив две свои монографии — «Бытие и сознание» и «Принципы и пути развития психологии», разработал проспект коллективного труда «Современная психология в капиталистических странах», но развернуть работу над ним он не успел: 1 января 1960 г. он собрал нас, своих учеников, на празднование Нового года, а 11 января его не стало.

Мое личное горе нельзя описать. К нему присоединилось сознание, что с уходом С.Л. Рубинштейна из жизни изменилась вся наша психологическая наука. Заведование сектором дирекция возложила на Е. В. Шорохову — она прошла школу ученого секретаря Института философии, и дирекция убедилась в ее мужском характере. Мы продолжили линию, намеченную С.Л. Рубинштейном,— писали обобщающие труды по зарубежной и отечественной психологии.

Еще подготавливая свою кандидатскую диссертацию, я была поражена, насколько тонко и искусно представители необихевиоризма на материале животных выделяли этапы и разновидности процессов анализа и синтеза — ориентировки в проблемных ситуациях, которая приводила в конце концов к выделению и обобщению животными существенных отношений в незнакомой для них обстановке. Да, в конце концов у животных вырабатывался навык — но какими же усилиями интеллектуальной деятельности он формировался! В 60-е гг. я с огромным интересом продолжала изучать экспериментальные материалы необихевиористов. Десятки раз я видела подтверждение вывода А.В. Запорожца о неправомерности принижающего отношения к навыку — ведь в нем выделено самое существенное, самое необходимое для успешного выполнения действия. Я стала исследовать другие направления в зарубежной психологии и поражалась, в каком новом и необычном свете представлялась личность и ее душевная жизнь в трудах выдающихся психологов. О некоторых из них я писала — но насколько же малую часть анализа их творчества я опубликовала, и сколько из их работ остались за рамками осмысления! Кое-что вошло в мою монографию «Материалистическая мысль в зарубежной психологии».

— Почему Вы все же решили уйти из Института философии? Чем Вас привлек

 

156

 

Институт психологии АН СССР? Было ли это связано с изменением Ваших научных интересов, которые включали первоначально проблемы мышления, затем методологию и историю психологии и, наконец, психологию личности?

— В 1972 г. наш сектор перешел во вновь организованный (первый в системе Академии наук СССР) Институт психологии. Работая там, я защитила докторскую диссертацию в НИИ ОПП АПН СССР (ныне Психологический Институт) и с 1974 г. по 1992 г. заведовала лабораторией психологии личности в ИП АНе. Думаю, что повышенный интерес к личности сформировался у меня частично в результате анализа персонологических теорий и неудовлетворенности статичным подходом некоторых персонологов к личности как совокупности устойчивых свойств, выявляемых опросниками. Поэтому коллективные труды, выпущенные под моей редакцией и созданные на основе многолетних теоретических семинаров, были посвящены вопросам развития личности, а в статьях разрабатывались идеи динамического подхода к личности.

—Вы долгое время работали с Б.Ф. Ломовым. Что вы могли бы сказать о нем как об организаторе и руководителе Института психологии АН СССР?

— Институт психологии АН СССР, в котором я стала работать с 1972 г., открыл свои двери в декабре 1971 г. Его создатель Борис Федорович Ломов был ленинградцем. Он продумывал организационную структуру института, подбирал кадры. Его замыслом было построить институт по принципу системности: начиная от физиологических и психофизиологических основ психики и кончая социальной психологией. Реализовать такой системный подход очень нелегко, и к настоящему времени лишь небольшие разработки на разных уровнях психики начинают синтезироваться. По моему мнению, реализация системного подхода в отдельных направлениях ориентирует на структурно-статичный подход к психике, который должен быть переработан на основе длинамического подхода, подчеркивающего активность субъекта, постоянное движение, преобразование, изменение, рост и развитие душевной жизни человека. Если нельзя дважды войти в одну и ту же реку, то тем более невозможно дважды встретиться с одним и тем же человеком, с одной и той же личностью.

Я воспринимала Б.Ф. Ломова как спокойного и уравновешенного человека. О себе он говорил, что если у него сложится определенное мнение о человеке, то он его практически уже не меняет. В выступлениях в институте и на заседаниях отделения философии, социологии и права (теперь к названию отделения прибавилось слово «психология») АН СССР он был деловит и краток. Я знала, что одно время Борис Федорович был актером, и мне хотелось подметить, не проявится ли у него в чем-то это прошлое, но я видела лишь человека, поглощенного научными проблемами, озабоченного административными делами — и никаких проявлений, которые могли бы свидетельствовать о прошлом занятии. Мы уважали Б.Ф. Ломова за владение современным уровнем психологической науки, за доброжелательное отношение к сотрудникам. Он мог быть и очень деликатным, но в случаях, когда неблаговидные поступки человека выводили его из себя, Борис Федорович мог быть и очень жестким. Мне импонировало в нем то, что у него не было любимчиков. Были старые друзья по Ленинграду, были единомышленники. Но несмотря на приветливое и дружеское отношение, он всегда соблюдал определенную дистанцию, которую никому не разрешалось сокращать.

— Расскажите о значимых для Вас итогах Вашей научной деятельности и сегодняшних интересах.

— С давних пор я анализирую мировую психологическую науку и не перестаю изумляться, насколько многокачественной предстает душевная жизнь человека в разных концепциях, сколь разнообразны образы личности в многочисленных персонологических теориях. И я глубоко прониклась убеждением, что личность бесконечно богата, неисчерпаема, что действительность ее жизни, развертывающаяся в действиях, мыслях и чувствах, могуча и пластична. Многие пробелы в нашей отечественной психологии я пыталась заполнить некоторыми мало известными теориями, правда, в очень сжатом и урезанном виде. Мне хотелось бы, чтобы наша психология, перестраиваясь и развиваясь, ассимилировала концепции П. Жанэ и Э. Эриксона, В. Франкла и Э. Фромма, дополняющие, когнитивистскую ориентацию психологии.

Я уверена в необходимости развивать динамический подход к личности. Ему посвящены некоторые мои статьи. Я понимаю необходимость статичного описания личности в терминах устойчивых ее свойств. Но

 

157

 

личность — это непрерывно меняющаяся целостность, вырывающаяся за границы своего построенного жизненного мира, развивающаяся, переделывающая и себя, и исторические условия своего бытия. Системный подход, ориентированный в большей мере на структурно-статичный подход к личности, должен быть преобразован на основе динамического подхода к ней.

Обратившись к исследованиям личности в ее повседневной жизни, я была поражена тем, с каким мужеством, изобретательностью, многочисленными умениями человек может психологически преобразовывать свои преимущества. Те приемы, которыми пользуются психотерапевты и психоконсультанты, люди постоянно практикуют в своей обыденной жизни. Эта захватывающая проблема преодоления, решения трудных жизненных задач — настоящее и будущее моих исследований.