В бытность аспирантом
Института психологии АПН мне посчастливилось познакомиться со многими
выдающимися людьми науки. Среди них выделялся С. В. Кравков.
Впечатляла сама атмосфера руководимого им отдела, где без всяких
«присутственных дней», ежедневно с утра и допоздна велась экспериментальная
работа. На дверях кабинетов висели таблички «Идет эксперимент», и все старались
пройти мимо этих кабинетов как можно тише. Изредка появлялся Сергей Васильевич
в белом халате, всегда серьезный, сосредоточенный. Исключалось, чтобы
кто-нибудь от нечего делать позволил себе вести с ним пустые разговоры,— и это
при всей его демократичности, всегдашней готовности обсудить научный вопрос.
Человек строгого
естественнонаучного склада ума, он был большим знатоком музыки, живописи,
художественной литературы (читал в
подлиннике западных классиков). Как и Бориса Михайловича Теплова, я часто
встречал его в консерватории. Однажды он (вероятно, чувствовал себя плохо)
сказал: «Хотел бы, чтобы на моих похоронах не было никаких речей, но только —
музыка Шопена».
Рядом с отделом C.В. Кравкова находилась лаборатория остроумнейшего
К. X. Кекчеева. Однажды он поместил в стенгазете
издательский план воображаемого «Психиздата». Желая
повеселить всегда серьезного Сергея
Васильевича, он включил в план будущий труд С. В. Кравкова
(по аналогии с его классическим трудом «Глаз и его работа») под названием
«Бровь и ее работа».
Директором Института
психологии был в ту пору С. Л. Рубинштейн. Вынашивая замысел создать
параллельно Институт психологии в «большой» Академии, он согласился занять должность замдиректора Института философии, где
организовал сектор психологии, сотрудником которого, по его инициативе, стал
автор этих строк. Надо заметить, что атмосфера в Институте философии резко
контрастировала с тем, что было в
Институте психологии. Институт философии являлся, по сути, идеологическим
подразделением ЦК КПСС, власть в нем принадлежала сталинским опричникам. Тем не
менее Сергей Леонидович надеялся создать в этом
«логове» научный центр. Для этого наряду с молодежью он пригласил в сектор
нескольких крупных ученых: С. В. Кравкова, Н. А.
Гарбузова, Н. Н. Ладыгину-Котс, Б. М. Теплова (написавшего кстати, для сектора блестящую статью о
психологических взглядах А. И. Герцена, к сожалению забытую и почему-то не
вошедшую в двухтомник произведений Теплова).
Был подготовлен проект решения
секретариата ЦК о том, чтобы с 15 августа 1946 г. разрешить Президиуму АН СССР издание
журнала «Вопросы философии». На утверждение Политбюро был представлен состав
редколлегии журнала, куда входил и С. В. Кравков.
Проект этот утвержден не был: «Вопрос отложить и проект сдать
в архив» (Вопр. филос. 1993. № 2. С. 94).
Сергей Васильевич Кравков принимал активное участие в работе сектора. Для
экспериментальной работы условий в Институте философии не было, и он продолжал
ее в Институте психологии, изредка выступая у нас с докладами. Сергей
Леонидович высоко ставил работы С.В. Кравкова,
интерпретируя их как конкретно-научное обоснование принципа предметности и системности
чувственного познания. Он отмечал также на заседаниях сектора большую ценность
работ С.В. Кравкова по проблеме взаимодействия
95
органов чувств. Конечно, эта проблема была «не по
зубам» невежественным философам, специализацией которых стало разоблачение
«идеологических диверсий». Они подняли шум по поводу того, что в секторе психологии, взамен изучения трудов
Сталина, изучают «влияние пения на зрение», о чем появилась соответствующая
статья.
Когда начался известный период «дискуссий», Сергей Васильевич, насколько мне известно, принимал участие только в одной из них, а именно в дискуссии по книге А. Н. Леонтьева «Очерк развития психики» (обсуждение проходило в Институте психологии), где высказал критическое замечание по поводу трактовки автором генезиса ощущений. Запомнилось это, быть может, потому, что С. В. Кравков поддержал в этом вопросе мое выступление. Стенограмма той дискуссии имеется у наследников А. Н. Леонтьева (об этом они напомнили в своем выступлении в «Психологическом журнале» — № 4 за 1993 г.), и жаль, что они ее не опубликовали.
Очень осторожный в своих суждениях на темы, далекие от науки, С. В. Кравков открыто возмущался неправедной критикой С. Л. Рубинштейна.
Последний раз я случайно
встретил Сергея Васильевича в Доме ученых. Это было после пресловутой «павловской сессии». Кравков был
удручен «разгромом» Л. А. Орбели, с которым некогда работал. «Светлый
человек»,— сказал он в адрес этого выдающегося физиолога. Сам Сергей Васильевич
был светлым человеком. К сожалению, все еще предпринимаются попытки изобразить
историю российской психологии как представленную единственным направлением —
«школой Выготского — Леонтьева», хотя, как показывает
исторический анализ, такой единой школы вообще не существовало. Подобные суждения (см.: Асмолов
А. Социальная биография культурно-исторической психологии // Л. С. Выготский, А. Р. Лурия.
Этюды по истории поведения. М.: Педагогика-Пресс, 1993)
обедняют нашу психологию и неадекватно представляют ее исторический путь.
Сергей Васильевич принадлежал к когорте тех ученых, которые составляют славу
нашей психологии, как создатель трудов, отвечающих строгим критериям фундаментальной
науки, и потому поныне светящих различным областям практики, и как образец
исследователя, сохранившего незапятнанной высокую нравственную репутацию в
отравленном идеологическими мифами обществе.