Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в восемнадцатилетнем ресурсе (1980-1997 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

9.2812

102

 

ДЕЯТЕЛЬНОСТНАЯ ПАРАДИГМА И ПРОБЛЕМА ПАМЯТИ В ТРУДАХ П. И. ЗИНЧЕНКО (К 90-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ)*

 

А. Н. ЛАКТИОНОВ, Г. К. СЕРЕДА

 

 

 

П. И. Зинченко (1903-1969)

 

Осенью 1993 г. в Харькове проводятся Международные психологические чтения, посвященные 60-летию Харьковской психологической школы и одновременно 90-летию со дня рождения одного из ее создателей, крупного украинского психолога, основателя кафедры психологии Харьковского университета, профессора П. И. Зинченко (1903— 1969).

Само нынешнее время придает этим юбилеям особый смысл. Уже стало понятным, что деятельностный подход приобрел статус научной парадигмы с присущими всякой парадигме атрибутами: методологическими и теоретическими основаниями, фазами развития, историческим вкладом, персоналиями. Несомненно, что история Харьковской психологической школы, созданной А. Н. Леонтьевым, есть неотъемлемая часть истории отечественной психологии.

Оценивая сегодня начальные этапы развития Харьковской психологической школы, можно с уверенностью сказать, что тогда повезло и России, и Украине. Блестящая группа молодых психологов, называвших себя «выготчанами», в прямом смысле слова бежала из Москвы в Харьков и тем самым спаслась, сохранилась и помогла сохраниться психологии. Это были А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, А. В. Запорожец, Л. И. Божович (которая попала в Полтаву и часто бывала в Харькове). Они работали в разных местах: во Всеукраинской психоневрологической академии, в Педагогическом институте, в Научно-исследовательском институте педагогики. К ним приезжали Л. С. Выготский из Москвы, Д. Б. Эльконин — ученик А. А. Ухтомского и Л. С. Выготского — из Ленинграда. В Харькове они нашли группу таких же молодых людей, заразили их своими идеями и сформировали небольшой научный коллектив. Поэтому-то имеются все основания называть Харьковскую школу школой в точном смысле этого слова. В этот коллектив вошли В. И. Аснин, П. Я. Гальперин, П. И. Зинченко, О. М. Концевая, Г. Д. Луков, К. Е. Хоменко и ряд других. Тесно сотрудничал с ними и харьковчанин Ф. В. Бассии. Довольно быстро были установлены контакты с психологами Киева (Г. С. Костюк), Одессы (Д. Г. Элькин), с психологами Армении и Грузии.

После войны москвичи оказались в Москве, прихватив с собой П. Я. Гальперина. Фронтовик Г. Д. Луков попал в Ленинград. Напротив, фронтовик-ленинградец Д. Б. Эльконин переехал

 

103

 

в Москву. Основная группа харьковчан вернулась в свой родной город. П. И. Зинченко, к счастью, вернувшийся с фронта невредимым, стал неформальным лидером харьковской школы психологов, разбросанных по разным научным учреждениям и институтам города. Он же возглавил психологическую лабораторию — филиал киевского Института психологии. Лаборатория не имела своего пристанища, вернее, имела его на квартирах членов лаборатории, чаще всего дома у ее руководителя, где они пользовались гостеприимством хозяйки — Веры Давидовны. Таким образом, харьковская школа сохранилась, продуктивно работала, публиковала десятки статей в научных записках харьковских институтов, киевского Института психологии, затем в «Советской педагогике», а с 1955 г. в «Вопросах психологии». Она сохраняла самые тесные научные и дружеские контакты с москвичами.

Все харьковчане часто бывали в Москве. Из москвичей чаще других приезжал в Харьков А. В. Запорожец, реже — П. Я. Гальперин, иногда — А. Н. Леонтьев. К своим друзьям в Москву П. И. Зинченко послал учиться своего сына. (Дочь П. И. Зинченко уехала в Ленинград, где переквалифицировалась из филолога в психолога. Сказалось семейное воспитание. Оба в какой-то мере унаследовали и тематику исследований памяти.)

Москвичи, организовав новую школу, присылали своих учеников, среди которых были В. В. Репкин, Г. В. Репкина, Л. М. Житникова, В. Я. Ляудис, для продолжения учебы и работы в Харьков. И спустя многие годы после отъезда из Харькова москвичи с удовольствием называли себя представителями Харьковской школы, а харьковчане, никогда в Москве не учившиеся, называли себя представителями Московской психологической школы. Возникает вопрос, где зародился и развивался деятельностный подход. В Москве? В Харькове? Но психология, к счастью, не Черноморский флот, и делить мы ее не собираемся. Искренне надеемся, что трудное для науки время не помешает традиционным контактам, в частности, участию в нашей конференции «зарубежных» ныне ученых.

В докладе по поводу 40-летнего юбилея Харьковской школы (1973), на которой Петра Ивановича уже не было, А. Н. Леонтьев подчеркнул, что многие из немногих членов этой группы стали потом родоначальниками оригинальных и самобытных научных направлений в нашей психологии и что к ряду этих «многих из немногих» принадлежал П. И. Зинченко.

Наследие П. И. Зинченко— это один из выразительных примеров не только «хорошо понятого», «присвоенного» деятельностного подхода, но и богатой жизненной и научной интуиции, что отразилось в ясной по замыслу и филигранной по исполнению экспериментальной программе, итогом реализации которой было выявление теперь уже ставших классическими законов развития и функционирования непроизвольной памяти в ее взаимоотношениях с произвольной.

Вот что говорил друг и коллега П. И. Зинченко, крайне скупой на похвалу П. Я. Гальперин в докладе на конференции, посвященной его памяти (ноябрь 1970 г.):

«П. И. Зинченко мы обязаны тем, что в своей фундаментальной монографии он первый начал систематическое изучение непроизвольного запоминания (Нз) и показал его огромное, ведущее значение в жизни и в обучении. Наш опыт поэтапного формирования умственных действий и понятий принес много фактов, подтверждающих эти идеи П. И. Зинченко. Не имея сейчас возможности изложить самые факты, я кратко отмечу некоторые выводы (которые, собственно, и представляют основной интерес).

1. Произвольное запоминание (Пз) формирует умение точно воспроизводить индивидуальные черты материала как объекта дальнейшей, конкретно не намечаемой работы. В отличие от этого непроизвольное запоминание (Нз) формирует умение воспроизводить материал обобщенно и как руководство к решению задач на это знание. Таким образом, Пз имеет специальное назначение — восстановление документации как предмета исследования, а

 

104

 

Нз имеет гораздо более широкое, но определенное и, так сказать, практическое значение.

2. Если бы Нз можно было обеспечить по содержанию и степени обобщения, то оно лучше всего отвечало бы задачам обучения. Но считается, что именно непроизвольность это исключает, что непроизвольность равнозначна бесплановости, беспорядочности и неуправляемости; американские авторы так и называют Нз «случайным». И оно, действительно, является таким — при господствующей методике усвоения нового материала. В этих условиях приходится строить обучение на Пз, на заучивании» [1; 45—46].

В дальнейших четырех пунктах П. Я. Гальперин излагал основные принципы теории поэтапного формирования умственных действий в терминах Нз и Пз, доказывая свой исходный тезис, что его опыт подтверждает основные идеи П. И. Зинченко. Заметим, что это компактное изложение теории поэтапного формирования выражено очень ясным и, на наш взгляд, наиболее психологическим, а не технологическим языком.

«Следы» исследований П. И. Зинченко и полученных им результатов легко прочитываются также в теории учебной деятельности Д. Б. Эльконина и В. В. Давыдова. Широко известны научное взаимовлияние П. И. Зинченко и А. А. Смирнова, их глубокая взаимная симпатия, добрые, дружеские отношения. Они вместе подводили итоги исследований памяти в СССР, разделив между собой «сферы влияния». П. И. Зинченко писал об общей психологии памяти, а А. А. Смирнов о развитии памяти. Не удивительно, что А. А. Смирнов в своей книге о памяти много ссылался на П. И. Зинченко (больше, чем на всех представителей психологической теории деятельности вместе взятых). Удивительно другое — что он неоднократно ссылался на его работы, опубликованные на украинском языке. А. А. Смирнов оппонировал докторскую диссертацию П. И. Зинченко, которую тот защищал достаточно поздно из-за участия в войне. (А. А. Смирнов оппонировал и докторскую диссертацию В. П. Зинченко, на которого он перенес свои симпатии к отцу.)

Не обошел П. И. Зинченко своим вниманием и С. Л. Рубинштейн, сославшись в первом издании «Основ общей психологии» (1940) на первую посвященную непроизвольному запоминанию работу (1939) молодого харьковского исследователя. Не прошло и 50 лет (!?), как она была издана на английском языке.

В чем же секрет исследователя, первая работа которого оказалась как бы конспектом и программой всей его дальнейшей научной биографии, исключая исследования памяти, выполнявшиеся им и руководимой им кафедрой психологии Харьковского университета «по заказу» и в интересах инженерной психологии?

Первая программная научная работа П. И. Зинченко «Проблема непроизвольного запоминания» была напечатана в 1939 г. Это было всего через пять лет после смерти Л. С. Выготского. А обстоятельства, которые обусловили появление этого фундаментального труда, сложились, естественно, еще раньше — тогда, когда жил и работал Л. С. Выготский. П. И. Зинченко работал в то время над своей кандидатской диссертацией «О забывании и воспроизведении школьных знаний» под руководством А. Н. Леонтьева. Л. С. Выготский и А. Н. Леонтьев в период, который непосредственно предшествовал Харьковскому, разрабатывали культурно-историческую теорию развития высших психических функций. Основной акцент в этой теории, ее теоретический пафос был направлен на выявление основ высшего, или социального, или культурного, или опосредствованного, или знакового, или, как специально подчеркивал Л. С. Выготский, произвольного в психике человека.

Проблема, выбранная П. И. Зинченко, тем самым должна была представляться областью, что лежит во всяком случае где-то сбоку от магистральной научной проблематики, на ее обочине; П. И. Зинченко пошел «по целине».

Вводя в научный обиход понятие произвольного запоминания, П. И. Зинченко

 

105

 

с самого начала задает два уровня его обоснования: методологический и собственно психологический (1939). В методологическом плане проблема непроизвольного запоминания с необходимостью поднимала вопросы о генезисе психики, природе и месте памяти в жизни человека, соотношении произвольной и непроизвольной памяти. П. И. Зинченко первый и, по-видимому, единственный тогда в школе Выготского — Леонтьева забил тревогу по поводу жестокости культурно-исторической теории в ее стремлении оторвать «высшее» от «низшего», по поводу подмены реальных отношений субъекта с действительностью абстрактными знаково-символьными схемами. Отдавая должное культурно-исторической теории, отмечая, что именно в ней запоминание рассматривается как психическое действие, он писал: «...Отрыв возникновения и развития психических опосредствованных операций от реальных отношений субъекта в действительности, т. е. от реального процесса его жизни, привел систему взглядов Выготского к интеллектуализму» [3; 156]. История показала, что такой разрыв высшего и низшего не был «болезнью роста» теории; идея гомогенности, преемственности, взаимообусловленности уровней деятельности так пока и остается не реализованной в рамках уже деятельностного подхода. Не случайно, что и через два десятка лет (1961) П. И. Зинченко так и не снял свои возражения 30-х гг.

Заметим, что А. В. Запорожец высказывал аналогичные упреки в адрес Л. С. Выготского лишь в 1966 г. Он говорил, что сенсорные процессы и восприятие нет оснований относить к числу низших, так как многие сенсорные и перцептивные действия осуществляются на основе социально выработанных сенсорных эталонов и перцептивных единиц восприятия.

Размышляя о генезисе психического, П. И. Зинченко многократно обращается к работам И. П. Павлова, подчеркивая, что в школе Выготского «биологический этап в развитии психики был сведен к физиологическим закономерностям. «Естественная», «натуральная», «биологическая» память — за всеми этими терминами был закреплен смысл «физиологической памяти»... Но тем самым вся предыстория человеческой психики оказывается вычеркнутой» [3; 153—154].

Как видим, в 30-е гг. расхождения между П. И. Зинченко и его учителями-коллегами Л. С. Выготским и А. Н. Леонтьевым носили принципиальный и устойчивый характер. За разным решением методологических и психологических проблем открывались различные мировоззренческие линии. Рискнем предположить, что здесь произошло столкновение двух типов научного мышления: аристотелевского, в большой степени характерного для идеологии культурно-исторической концепции, и галилеевского, более органичного для мировоззрения П.И. Зинченко. В первом случае в теоретические построения закладывается модель гетерогенности уровней развития и функционирования психического, сами уровни рассматриваются в логике «или/или»; эмпирические факты дифференцируются в соответствии с заданной абстракцией, вершина которой суть «клеточка, единица анализа». Во втором случае всякий феномен, факт самодостаточен, ценен сам по себе; поддерживается приоритет практического, бытийного над абстрактным, бытийное полагается сложным, целостным, богатым, непосредственно из деятельности не выводимым; выделенные уровни развития и функционирования психического гомогенны и рассматриваются в логике «и/и» [6].

Мы отдаем себе отчет, что персонификация двух типов научного мышления достаточно условна. Суть дела в том, что возникший и санкционированный в 30-е гг. советский идеологический «скриннинг» («марксизм» в этом контексте здесь ни при чем) благоприятствовал строго аристотелевской линии развития психологии, галилеевская линия могла лишь «просачиваться», хотя бы в виде деклараций с видами на будущее.

Для П. И. Зинченко сложилась с самого начала особая ситуация, когда в силу природы самого понятия непроизвольного запоминания его

 

106

 

разработка не могла вместиться в аристотелевскую линию исследований.

Действительно, он сразу же заявил свое критическое отношение к культурно-исторической концепции, и дальнейший ход его исследований показал, что она не оказала заметного влияния на его работы. Деятельностный же подход играл особую, центральную роль в исследованиях непроизвольного запоминания.

Здесь необходимо сразу выделить главное, а именно то, что внутри принятой и развиваемой им парадигмы «память — деятельность» выделялось и постоянно подчеркивалось понимание деятельности в двух планах: как действия и как жизнедеятельности. Развивая первое представление, П. И. Зинченко в результате тридцатилетнего исследования показал, что «запоминание связано с определенным действием субъекта по отношению к объекту и ... в том случае, когда субъект по отношению к объекту является не действующим, а только созерцающим, запоминание не осуществляется» [3; 186]. Такой вывод в 30-е гг. вовсе не был само собой разумеющимся. Необходимо было еще доказать, что непроизвольная память и действие являются как раз теми понятиями, а также психическими реальностями, которые нуждаются друг в друге. Понятие «действие» и «деятельность» в то время уже не были новыми в психологии. Относительно человеческой памяти они были выразительно подчеркнуты А. Н. Леонтьевым еще в 1931 г.

Однако оставалось неясным, почему продуктивность запоминания и сохранения материала даже в условиях одинаково заданной деятельности у разных людей оказывается столь различной.

Итак, одного слова «деятельность» здесь недостаточно. Необходимо было еще какое-то слово. И П. И. Зинченко сказал это слово. Это слово — место в деятельности. Точнее, место материала в структуре действия. Сформулированное П. И. Зинченко центральное положение, представляющее собою мощное продвижение общей теории памяти,— это положение о закономерной зависимости продуктивности запоминания материала от его места в структуре деятельности.

Отметим, что в то время, когда эта идея рождалась, А. Н. Леонтьев еще не сформулировал свою парадигму. Слова мотив, цель, способ действия появились несколько позднее, и в систему понятий концепции «память — деятельность» П. И. Зинченко тоже ввел их позднее, но вышел он на эту проблему уже в конце 30-х гг. А теперь достаточно задуматься над тем, как можно было подойти к этой проблеме экспериментально, чтобы тем самым ответить на вопрос, почему П. И. Зинченко вышел на н е п р о и з в о л ь н у ю память. Да потому, что изучать зависимость запоминания материала от м е с т а в действии можно только и з м е н я я это место, а это можно сделать в условиях разной организации познавательных действий, т. е. лишь в условиях изучения непроизвольной памяти.

Добавим, что сам метод изменения места материала в структуре действия носит не частный характер, а наряду с методами опосредствования, формирования, микроструктурного анализа, игровым методом и т. д. приобрел статус одного из основных экспериментальных методов деятельностного подхода, область применения которого давно вышла за рамки проблематики памяти.

Понятия «жизнедеятельность», «жизнь» в рамках деятельностной парадигмы имели и продолжают иметь скорее культурологическое значение. Для П. И. Зинченко же формула «память в жизнедеятельности» с самого начала не была способом расширительной трактовки памяти, но имела особый теоретический и, как теперь говорят, «экологический» смысл: жизненная функция памяти, состоящая в избирательном закреплении индивидуального опыта и в дальнейшем его использовании, складывается, изменяется и совершенствуется в конкретных условиях жизни субъекта, в его деятельности (см. [4; 517]).

Такое видение памяти определяет ее онтологический объем и одновременно показывает, что проблема памяти не поглощается рамками не только

 

107

 

культурно-исторического, но и деятельностного подходов.

Исследование П. И. Зинченко в свое время было единственным и сейчас остается, наверное одной из немногих работ в нашей психологии, которая представляет собой экспериментальное и теоретическое проникновение во внутреннюю структуру реального «экологически репрезентативного» действия. Одной из причин такой продуктивности было то, что само действие всегда рассматривалось в масштабе измерения «память — жизнедеятельность».

Сразу возникает вопрос: не вступает ли последнее в противоречие с тем, что единицей анализа памяти является действие человека? Вообще говоря, противоречия нет, если действие выступает в роли мощного познавательного и инструментального средства в изучении памяти и если одновременно «спустя многие годы можно сказать, что генеративные возможности деятельности,— даже если она сознательная, целенаправленная, осмысленная, предметная и т. д. и т. п.,— не безграничны» [2; 133]. Но это «видится на расстоянии».

А какова ретроспектива? Деятельностный детерминизм как теоретическая (и идеологическая) установка, конечно, был очень силен, но и сама природа непроизвольного запоминания такова, что оно, как неоднократно подчеркивал П. И. Зинченко, подчинено в момент рождения и действию, и смыслам, и мотивам, и личности. И даже рожденная действием память в отличие, между прочим, от восприятия или мышления не исчезает вместе с ним, а получает независимую от действия жизнь, интегрируясь в опыт, модифицируя в дальнейшем другие возможные действия и деятельности. Поэтому так важен и ценен для П. И. Зинченко целостный, идущий от анализа всех элементов жизнедеятельности подход к изучению памяти.

Перевод анализа с уровня «память в действии» на уровень «память в жизнедеятельности» привел к постановке ряда новых задач, среди которых можно выделить проблему «память и личность». По сути дела это новая проблема для нашей психологии, если не считать исследований, ограничивающихся поиском корреляций между отдельными мнемическими и личностными показателями тестируемого субъекта. Программа исследований здесь задается самой логикой основных понятий концепции «память — деятельность», поскольку деятельностная и личностная линии анализа сходятся в понятии мотива (мотив деятельности — мотивационная сфера личности). Проблема «новая», если учесть особенности ушедшей поры. Личностный подход входил, так сказать, в диссонанс с идеологией «винтиков», которая набирала силу с 30-х гг. и этот угрожающий диссонанс вынуждал психологов убегать в «функциональные пещеры», чтобы делать науку хотя бы в тех границах, где она могла оставаться наукой.

Базовым для этого направления исследования является то, что человеческая память определяется мотивационно-смысловой ориентацией субъекта на будущее. Говоря кратко, личность поддается диахроническому описанию по таким диагностическим формулам: «Скажи мне, кто ты, и я скажу, что ты помнишь», а также «Скажи мне, что ты помнишь, и я скажу тебе, кто ты» [8]. При этом память мыслится прежде всего в своей непроизвольной форме.

Изучение памяти в личностном измерении не может быть продуктивным, если не взять за исходное равноправие всех видов памяти не только в генетическом, но и в функциональном аспекте. П. И. Зинченко много внимания уделял доказательству «равно-великости» непроизвольной и произвольной памяти. В этом же контексте он оценивал и механическую память. Еще в 1939 г. он писал: «С нашей точки зрения, так называемое механическое запоминание не является ступенью в развитии запоминания, а представляет особый вид запоминания, связанный с усредненными условиями для осуществления субъектом смысловой деятельности, адекватной определенной ситуации» [3; 185]. В рамках проблемы «память и личность» другую интерпретацию

 

108

 

приобретает и фоновая, случайная память, будучи внутренне связанной с памятью целевой. Экзистенциальность памяти достигается ее соответствием не только цели действия, но и реальной ситуации, в которой она осуществляется.

Наличие случайного делает память субъекта уникальной, в ней закономерны всякого рода флуктуации внутри и вне мнемического действия. Фоновая память выступает в функции расширения опыта, связи прошлого и будущего. Если бы система накопления прошлого опыта не имела фоновых меток-флуктуаций, субъекту не дано было бы осознать вектор времени [5].

Было бы большим упрощением полагать, что память и личность оказывают непосредственное воздействие друг на друга. В масштабе жизнедеятельности субъекта, опосредствующим связь памяти и личности, выступает индивидуальный опыт, в котором, как писал П. И. Зинченко, реализуется жизненная функция памяти [4]. С одной стороны, опыт мыслится как основа формирования личности, с другой,— память определяется как психологический механизм интеграции, системной организации индивидуального опыта [7].

П. И. Зинченко был в науке человеком «одной проблемы» (homo unus libri, говорили о таких древние римляне). Однако эта одна, и как когда-то представлялось, частная проблема оказалась так «открыта» общепсихологической проблематике, что ее развитие представляет собой в этом отношении очень поучительную картину.

Подобно тому, как сам Петр Иванович своей судьбой и биографией (в юности он помогал отцу пахать землю) дал нам пример мощного по своему внутреннему содержанию «восхождения» от чернозема в область научной психологической элиты, его теория дает нам пример такой же трансформации и такого же содержательного продвижения из периферии в центр психологии.

Если посмотреть на нашу психологию до и после П. И. Зинченко, то можно ясно увидеть, как изменился весь ее научный рельеф, как сместились акценты. И если проанализировать направление и тенденции этих смещений, то можно не менее ясно увидеть, как проявляется в них линия П. И. Зинченко.

Будущее развитие психологии памяти еще отчетливее покажет нам, как глубоко вспахивал научную целину профессор Петр Иванович Зинченко.

 

1. Гальперин П. Я. Краткие замечания о произвольной и непроизвольной памяти // Психологические механизмы памяти и ее закономерности в процессе обучения: Материалы I Всесоюзного симпозиума по психологии памяти. Харьков, 1970. С. 45—57.

2. Зинченко В. П. Системный анализ в психологии? // Психол. журн. 1991. Т. 12. № 4. С. 120— 138.

3. Зинченко П. И. Проблема непроизвольного запоминания // Науч. зап. Харьк. гос. пед. ин-та ин. яз. 1939. Т. 1. С. 145—187.

4. Зинченко П. И. Непроизвольное запоминание. М., 1961.

5. Лактионов А. Н. Память как атрибут индивидуальности // Вести. Харьк. ун-та. 1989. № 337. Психология личности и познавательных процессов. С. 19—22.

6. Левин К. Конфликт между аристотелевским и галлилеевским способами мышления в современной психологии // Психол. журн. 1990. Т. 11. № 5. С. 135—158.

7. Середа Г. К. Что такое память? // Психол. журн. 1985. Т. 6. № 6. С. 41—48.

8. Середа Г. К. Память и личность: реабилитация или постановка проблемы // Психология в балтийских республиках. Вильнюс, 1990. С. 70—73.

 

Поступила в редакцию 12.VII 1993 г.

 



* Авторы благодарят В.П.Зинченко за полезные соображения и дополнения к статье.