68
ФЕНОМЕНЫ ЭМПАТИИ И
КОНГРУЭНТНОСТИ
Стремление к проведению
сущностных различий, к большей однозначности понятий, к более четкому
определению и пониманию феноменов — важный показатель научного мышления.
Особенно отрадно наблюдать это стремление в таких областях психологического
знания, за которыми закрепилось имя «не вполне научных» или, как принято
говорить в англоязычных странах, «soft science».
В статье Ю. Б. Гиппенрейтер
и соавторов [2]
предпринята попытка теоретического и эмпирического анализа феноменов
псевдоэмпатии и конгруэнтной эмпатии. Прекрасный обзор литературы по проблеме
эмпатии, одновременно исчерпывающий и лаконичный, задает тон всей статье,
основную задачу которой авторы видят в том, чтобы добиться «более однозначного
понимания эмпатии». История вопроса
69
прослеживается авторами начиная
от классических исследований Э. Титченера или Т. Липпса вплоть до последних
работ К. Роджерса и его последователей. Результаты проведенного анализа
позволили авторам сформулировать следующий вывод: за понятием «эмпатия» стоят
«очень разные содержания, иногда даже противоположные его первоначальному
смыслу» [2; 64]. Выход
из этой ситуации авторы видят во введении нового термина «конгруэнтная
эмпатия», обозначающего комплексную способность: а) последовательно выражать
эмпатическое понимание другого в речи и/или действии и б) гибко переключаться
от состояния эмпатического понимания другого к искреннему выражению своих
реальных чувств, в том числе отрицательных, без потери общего позитивного
принятия другого [там же]. Результаты эмпирического исследования, как их
интерпретируют авторы, подтверждают обоснованность и полезность введения в
научный оборот термина «конгруэнтная эмпатия».
Переходя от
констатирующей к оценочной части рецензии, сформулируем наш исходный и основной
тезис: полностью соглашаясь с авторами в их общей оценке неоднозначного
употребления термина «эмпатия», мы не согласны с использованием термина «конгруэнтная
эмпатия» в качестве средства внесения большей определенности и
непротиворечивости в психологический концептуальный аппарат; на наш взгляд,
феномена конгруэнтной эмпатии не существует, есть феномены эмпатии и
конгруэнтности. Мы проведем обоснование данного тезиса по следующим
взаимосвязанным линиям:
определение эмпатии;
структура эмпатического акта; соотношение феноменов эмпатии и конгруэнтности;
феномен псевдоэмпатии.
Приводя в своей статье и
анализируя различные определения эмпатии, авторы, к сожалению, игнорируют три
весьма существенные особенности эмпатического процесса, которые были описаны в
работах К. Роджерса. Выявление и фиксация данных особенностей представляют
собой, на наш взгляд, саму суть вклада К. Роджерса в развитие современных
представлений об эмпатии. Мы имеем в виду, во-первых, сохранение в эмпатическом
процессе собственной позиции эмпатирующего, сохранение психологической
дистанции между ним и эмпатируемым, или, другими словами, отсутствие в эмпатии
отождествления между переживаниями эмпатируемого и эмпатирующего (что
собственно и отличает данный процесс от фенотипически сходного процесса
идентификации), во-вторых, наличие в эмпатии сопереживания (каким бы по своему
знаку ни было переживание эмпатируемого), а не просто эмоционально положительного
отношения (симпатии) эмпатирующего к эмпатируемому; в-третьих, динамичный
(процесс, действие), а не статичный (состояние, способность) характер феномена
эмпатии. Данные отличительные признаки эмпатии подчеркиваются многими авторами.
Следует отметить, что
первый из указанных отличительных признаков эмпатии (так называемое условие
«как если бы») появляется в работах К. Роджерса уже в 50-е гг.: «Ощущать личный
мир клиента, как если бы он был вашим собственным, но без какой-либо утраты
этого качества «как если бы» — вот что такое эмпатия... Ощущать гнев, страх или
смущение клиента, как если бы они были вашими собственными и, однако же, без
привнесения вашего собственного гнева, страха или смущения — вот то условие
(терапевтического процесса.— А. О.,
М. X.), которое мы пытаемся описать» ([9], цит. по: [6; 226]).
Данный признак эмпатии
отмечается К. Роджерсом в ряде его последующих определений эмпатии лишь в
неявной, косвенной форме. Приведем для иллюстрации одно из наиболее полных
определений эмпатии, данное К. Роджерсом в книге «Способ бытия». Отмечая
процессуальную, а не статичную природу эмпатии, К. Роджерс пишет: «Она
(эмпатия.—А. О., М. X.) означает вхождение в личный перцептивный мир
70
другого и основательное его
обживание. Она подразумевает сензитивность к постоянно изменяющимся в этом
другом человеке чувственным смыслам, которые плавно переходят друг в друга,— к
страху, или гневу, или нежности, или смущению, или чему бы то ни было еще, что
переживает он или она. Эмпатия означает временное проживание в жизни другого
человека, осторожное перемещение в ней без того, чтобы делать какие-либо
оценки; эмпатия означает ощущение смыслов, которые он или она едва ли осознают,
но без стремления раскрыть неосознаваемые чувства, поскольку это могло бы быть
слишком угрожающим... Эмпатия означает частую сверку с человеком в отношении
точности ваших ощущений и руководствование теми реакциями, которые вы получаете
от него. Вы являетесь надежным спутником человека в его или ее внутреннем мире»
[11;
142].
Вместе с тем
концептуальное различение эмпатии и идентификации не было одномоментным
действием, но, скорее, процессом, который, начавшись в середине 50-х гг.,
продолжался почти два десятилетия и был обозначен рядом промежуточных
«кентаврических» понятий. Дж. Уоткинс в этой связи пишет: «Под точной эмпатией
Роджерс понимает способность терапевта полно и точно понимать реакции клиента,
и особенно заключенные в них переживания... Дискутируется вопрос, действительно
ли Роджерс требует, чтобы понимание было основано на сходном переживании,
которое терапевт актуально ощущает в данный момент. В одной из работ [8]
Роджерс писал: «Переживание вместе с клиентом, проживание его установок, но не
в терминах эмоциональной идентификации со стороны консультанта, а, скорее, в
терминах эмпатической идентификации, когда консультант воспринимает отвержения,
надежды и страхи клиента посредством погружения в эмпатический процесс, но без
того, чтобы самому в качестве консультанта ощущать эти отвержения, надежды и
страхи». В более позднем высказывании Роджерс (см. [12; 304]) определяет эмпатию следующим образом: «Она (эмпатия.— А.О., М. X.) означает, что он (терапевт.—А. О., М. X.)
ощущает и понимает непосредственное осознание клиентом своего собственного
личного мира — это означает не только обнаружение тех аспектов опыта, которые
клиент уже способен вербализовать, но также тех несимволизированных аспектов
его опыта, которые каким-то образом оказываются понятыми посредством тонких
невербальных проявлений клиента с помощью чувствительного радара
психотерапевта. Умелый терапевт ощущает мир клиента, как если бы он был его
собственным, но без какой-либо утраты этого качества «как если бы». Он
утверждает (см. [10]), что
«если это «как если бы» качество утрачивается, то мы имеем дело с состоянием
«идентификации». Роджерс очевидно считает, что, «как только эмпатия
превращается в идентификацию, консультант уже больше не способен полно понимать
клиента, поскольку для того, чтобы делать это, необходимо, чтобы он сохранял
свою объективность» [14; 85 — 86].
Если поначалу
психотерапевты, работавшие в рамках клиенто-центрированного подхода (в
частности, Н. Раскин, см. [8; 29]), настаивали на проживании чувств и установок клиента
для того, по-видимому, чтобы отойти от медицинской (диагностической и
интерпретационной) модели терапевтического процесса, то в более поздних работах
в рамках данного направления вполне однозначно подчеркивается необходимость
«как если бы» качества эмпатии (см. [13]).
Т. Мерри, один из британских сторонников и
пропагандистов личностно-центрированного подхода, прямо указывает на данную
особенность эмпатии: «Особое качество эмпатии, которое делает ее столь
творческим способом бытия в терапии, состоит в том, что она позволяет нам войти
в личный эмоциональный мир другого человека, как если бы мы были этим другим
человеком (без утраты качества «как если бы»)» [7; 13].
С нашей точки зрения,
указанные выше признаки достаточно четко ограничивают «зону неопределенности»,
существующую
71
применительно к содержанию понятия эмпатии, и в
значительной степени обеспечивают однозначность в его понимании, поскольку
задают его различение от фенотипически сходных когнитивно-эмоциональных
процессов.
Мы полагаем, что вряд ли
правомерно расширительно рассматривать «акт эмпатии» как межличностную
транзакцию, т. е. включать ответную реакцию эмпатируемого в сам акт эмпатии.
Во-первых, эмпатируемый может по целому ряду причин быть «слеп и глух» даже к
адекватно и полно выраженной в поведении эмпатии. Во-вторых, эмпатия с
предельно редуцированным поведенческим компонентом (а именно такую эмпатию
демонстрируют выдающиеся психотерапевты) может быть гораздо более эффективной,
нежели эмпатия с выраженным «коммуникативным компонентом». В этой связи можно
высказать предположение, что эмпатируемый воспринимает «акт» эмпатии не столько
посредством его обнаружения в вербальном и невербальном поведении
эмпатирующего, сколько посредством восприятия (как правило, на неосознаваемом
уровне) иных, более тонких составляющих общего семантического поля коммуникации
[3]. И
наконец, в-третьих, акцент на коммуникативном (поведенческом) компоненте
эмпатии, на эмпатических базовых навыках, как показывает, в частности, опыт
подготовки профессиональных психотерапевтов [1], может приводить к выхолащиванию собственно
эмоционального, первичного момента эмпатии, провоцируя при этом ощущения
внутренней опустошенности и инконгруэнтности терапевта, и в конечном итоге к
утрате им самой возможности эмпатического слышания.
Из всего этого следует,
в частности, что использованный в рецензируемой статье тест эмпатии (тест С. Б.
Борисенко) не отражает сути эмпатического переживания, так как, по определению,
нельзя испытывать эмпатию по отношению к воображаемым, а не реальным людям:
сопереживать можно лишь при условии реальных переживаний другого человека;
переживание эмпатии не тождественно интерпретации поведения.
Существенной стороной
эмпатического переживания является процессуальность, движение, динамика. Только
в движении (процессе) возможно следование с дистанцией в один шаг, «как если бы
я был он». Для этого процесса следования необходима реальность, в противном
случае будет иметь место оценивание эмоционального отклика на нечто,
возникающее в воображении, что приближается к интерпретации.
С нашей точки зрения,
жесткое соотношение, сращивание эмпатии и конгруэнтности ошибочны, поскольку
это разные и, следовательно, вполне автономные феномены. В случае эмпатии речь
идет о сопереживании эмоциональному состоянию другого человека, а в случае
конгруэнтности — о переживании своих собственных чувств, об их открытости себе
и другим людям. Т. Мерри определяет конгруэнтность следующим образом: «Конгруэнтность - это такое состояние
бытия, в котором мы наиболее свободны и аутентичны в качестве самих себя и не
испытываем потребности в том, чтобы предъявлять фасад, прятать себя, например,
за маской или ролью «эксперта». Конгруэнтность там, где наши внутренние чувства
и переживания точно отражаются нашим поведением, когда нас можно воспринимать и
видеть теми, кто мы есть на самом деле» [7; 10].
С некоторой долей
условности, а также принимая во внимание процессуальный характер анализируемых
феноменов и разные степени их возможной выраженности, мы можем рассмотреть
следующую комбинаторику. Терапевт может быть одновременно:
конгруэнтным и
эмпатичным (это возможно в том случае, когда в психотерапевте «все спокойно» и
ничто не мешает ему концентрироваться на друтом,
72
на эмпатическом понимании этого
другого);
конгруэнтным и
относительно неэмпатичным (когда собственные переживания терапевта оказываются настолько
интенсивными и устойчивыми, что мешают ему концентрироваться на клиенте и его
переживаниях);
эмпатичным и
относительно неконгруэнтным (часто именно отстранение от себя, отодвигание на
второй план своих собственных эмоциональных содержаний, т. е. определенная
инконгруэнтность терапевта, является важным условием активного эмпатического
слушания).
Конгруэнтность и
эмпатичность — это не только разные психологические феномены, но и различные,
как правило, чередующиеся режимы профессиональной работы настоящего
фасилитатора (см., например, [5]; см. также пункт второй определения конгруэнтной эмпатии
в [2]).
Именно поэтому, на наш взгляд. К. Роджерс не допускает их объединения, сведения
друг к другу, различает их, не образует концептуальных «кентавров» типа
«конгруэнтная эмпатия» или «эмпатическая конгруэнтность». Вплоть до настоящего
времени в рамках личностно-центрированного подхода эмпатия, конгруэнтность и
безусловное позитивное признание другого рассматриваются как различные условия
эффективного терапевтического контакта. «Конгруэнтная эмпатия» авторов — это на
самом деле «эмпатия + конгруэнтность», т. е. два различных условия фасилитации;
шкала конгруэнтной эмпатии — это просто шкала конгруэнтности. Попутно отметим,
что, возможно, именно данное обстоятельство объясняет отсутствие корреляции
между результатами по тесту эмпатических тенденций А. Мехрабиана и результатами
по шкале конгруэнтной эмпатии.
Что же следует, на наш
взгляд, понимать под термином «псевдоэмпатия»1? Да и нужен ли сам этот термин, если вспомнить принцип «бритвы Оккама»:
«Сущности не следует умножать без необходимости» [3; 455 — 456] ? Для нас совершенно очевидно,
что за этим термином могут стоять лишь феномены, сходные с эмпатией по
содержанию, по модусу, но лишенные ее важного отличительного качества (а именно
условия «как если бы...»), т. е. симпатия и идентификация. Иначе говоря, я
псевдоэмпатичен не тогда, когда я инконгруэнтен, а когда я либо симпатизирую
другому человеку, либо идентифицируюсь с ним. Примеры псевдоэмпатии, приводимые
авторами на с. 66 — 67, явно неудачны, так как в первом случае речь идет о
симпатии, а во втором — об инконгруэнтности учителя своим собственным переживаниям.
Подводя итоги
сказанному, еще раз кратко сформулируем основные положения нашего комментария.
Эмпатия и конгруэнтность
— различные психологические феномены.
Эмпатия — это процесс
безоценочного сопереживания одного человека реальным и актуальным переживаниям
другого при соблюдении эмпатирующим условия «как если бы» и при его
невмешательстве в процесс осознания своих переживаний эмпатируемым.
Конгруэнтность — это
процесс безоценочного осознания человеком своих собственных реальных и
актуальных ощущений, переживаний и проблем с их последующим точным озвучиванием
в языке и выражением в поведении способами, не травмирующими других людей (или,
иначе говоря, при соблюдении человеком условия «как если бы» это озвучивание и
выражение были адресованы ему самому).
Относительно равномерная
выраженность процессов эмпатии и конгруэнтности представляет собой один из
частных случаев в работе терапевта.
Термин «псевдоэмпатия»
является, по нашему мнению, излишним, поскольку так называемая псевдоэмпатия
совпадает по своему психологическому содержанию либо с симпатией, либо с
идентификацией.
1. Боуэн М. В.-Б.
Духовность и личностно-центрированный подход // Вопр. психол. 1992. № 3 — 4. С.
24 – 33.
73
2. Гиппенрейтер Ю.
Б., Карягина Т. Д., Козлова Е. Н. Феномен конгруэнтной эмпатии // Вопр. психол. 1993. № 4. С. 61 – 68.
3. Менегетти А.
Психология жизни. СПб., 1992.
4. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
5. Gordon Th. Teacher
effectiveness training. N. Y.: Peter H. Wyden, 1974.
6. Kirschenbaum H., Henderson V.
(eds.). The Carl Rogers reader.
7. Merry Т. A guide to the person-centered approach. Loughton: Gale Centre
Publications, 1990.
8.
9.
10.
11.
12. Shiien
13. Tomlinson Т. M., Whitney R. E. Values and
strategy in client-centered therapy: A means to an end // Hart J. H., Tomlinson
T. M. (eds.). New directions in client-centered therapy.
14. Walkins J. G. The therapeutic self. N.
Y.; L.: Human Sciences Press, 1978.
Поступила в редакцию 10.VI 1993 г.
1 В рецензируемой статье
хотелось бы видеть отсылки на заимствования авторами терминов «псевдоэмпатия»
(см. № 30 пристатейного списка литературы) и «Я- Ты-сообщения» (см. там же,
№ 28 и 29).