186
ИЗ РЕДАКЦИОННОЙ ПОЧТЫ
ПОДЛИННАЯ ПСИХОЛОГИЯ — ЭТО
ПСИХОЛОГИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ
(ЕЩЕ РАЗ О СТАТЬЕ Т.
ГРИНИНГА «ИСТОРИЯ И ЗАДАЧИ ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ»)
Приглашение философа А.С. Арсеньева откликнуться на
предложенную им рецензию1 на статью
Т. Грининга «История и задачи гуманистической психологии» (Вопр. психол. 1988.
№ 4. С. 161—167) я воспринял и как приглашение редакции. В свою очередь хочу
заявить, что подобно А.С. Арсеньеву полностью поддерживаю основные идеи статьи.
Но особый акцент я предпочел бы сделать на других суждениях редактора журнала
«Гуманистическая психология», а именно на тех, где он приветствует изучение малейших
и тончайших проявлений субъективных компонентов индивидуального сознания,
«особенностей переживаний и психических состояний человека в ситуациях
повседневной жизненной практики (с. 162)» (выделено мною.—С.Б.).
На мой взгляд, подлинная психология не может не быть
психологией индивидуальности. У нас же во многом она предстает как психология
усредненности, как некое подобие механизма подсчета баллов в фигурном катании:
крайнее отбрасывается. Принцип индивидуальности в психологии (как, я думаю, и в
философии, и в социологии) отнюдь не означает запрета на описание
полисубъектных образований. Но последние — и здесь я не могу не согласиться с
Н.А. Бердяевым (см. его «Смысл истории». Берлин: Обелиск, 1924)—должны быть
естественно возникшими индивидуальностями (семья, дружеская группа, деревенская
«община», этнос), а не искусственно сконструированными по принципу формального
сходства объективных признаков. И исходной точкой движения к воссозданию
смыслово-ценностного облика данного коллективно-индивидуального полисубъекта
должна являться отдельная личность. По мере «восхождения» к обще-индивидуальному
от единично-индивидуального все богатство последнего должно вливаться в картину
первого, а не «смазываться», не стираться, не абстрагироваться. Любопытно, что
данный принцип отстаивал и другой русский (и советский) философ абсолютно
противоположной ориентации в онтологической сфере — Э.В. Ильенков. В своей работе
«Диалектическая логика» (М., 1974; М., 1986) он отстаивал принцип конкретно-всеобщего,
включающего все богатство конкретно-единичных «элементов» в противовес
формально-логической методологии так называемого обобщения — т.е. выработки абстрактно-всеобщего
понятия.
Вот почему подчеркнутое обращение Томаса Грининга к
тончайше-субъективному и повседневному не может не вызвать у меня полной
поддержки. Ведь обычно анализируется и фиксируется лишь устойчиво
воспроизводимое, а не мимолетное. В этом плане хотел бы привлечь внимание
психологов к фиксированию и публикации (для служебного пользования как минимум)
личных дневников, личной переписки «простых» людей (в частности, девушек).
Безусловно, что в границах традиционно-сциентистского понимания данные
документы не могут вызвать энтузиазма. Аргумент известен — нерепрезентативно!
Ну еще бы, не все ведут дневники, далеко не все их дадут исследователю, а из
последних тоже далеко не все согласятся на их публикацию. Но в рамках
гуманистического мироотношения ценность одного дневника превышает десяток
«репрезентативных» массовых анкет — опросов-тестов. В моей практике мне
встречались дневники, состоящие из 4-, 6-, 7- и более 48- и 96-листовых
полностью исписанных тетрадей. Увы, дневники практически не фигурируют в
психологических статьях — там ведь так много «мимолетного» и «повседневного».
Кроме работы М.М. Рубинштейна «Юность в дневниках...» 1926 года и отдельных
вкраплений в работах И.С. Кона (например: Психология ранней юности. М., 1989;
см. также ранние варианты этой работы), по сути, и упомянуть нечего — конечно,
я имею в виду русскоязычные публикации.
Другое положение Томаса Грининга, с которым я бы
хотел особо солидаризироваться,
187
гласит о переходе от
«безличностно-экспериментальной» психологической парадигмы к
«ценностно-диалоговой» (с. 163, абзац 2, первая колонка). Действительно, в
педагогике (и вообще в концепции воспитания) принцип субъект-субъектного взаимодействия
ученика и учителя, по крайней мере формально, сменил субъект-объектную
установку. В экспериментальной же психологии проблема живого взаимодействия исследователя
и так называемых испытуемых — взаимодействия, бесследно не проходящего ни для
участников, ни для психолога,— как таковая не ставилась.
Последнее, на чем хотелось бы остановиться, касается
уже собственно рецензии, той ее части, где А.С. Арсеньев говорит о
необходимости смены предельных оснований учения о человеке (включающего философию
и психологию). Для меня эта необходимость очевидна. Думаю, что и другие
читатели уловили, что А.С. Арсеньев говорит о так называемой психофизиологической
проблеме. Интересные попытки решить ее, предпринятые Э.В. Ильенковым в упоминавшейся
работе (на философском уровне), Ю.Б. Гиппенрейтер в недавнем сборнике лекций
(на более популярном уровне), на мой взгляд, наиболее продуктивны из
предпринятых, но без смены категориального аппарата — и тут я согласен с А.С.
Арсеньевым: необходима смена мировосприятия, ибо категории суть способ
существования последнего,— самые остроумные решения окажутся бессильными.
Я полагаю давно назревшим пересмотр значения и
правомерности использования ряда понятий или как минимум строжайший их
содержательный анализ. Как соотносятся понятия «материальное» и «реальное»,
«быть» и «существовать», «быть» и «иметь реальность»? Еще несколько лет назад я
обратил внимание на глубинное смысловое несовпадение звуков «б» и «с»,
свойственное индоевропейской языковой группе. Говоря в общих чертах, «б» (быть
/ bin / to be и т.д.) несет смысл
устойчивого, «ставшего»; «с» же несет смысл неустойчивого, «становящегося». В
речевой многовековой практике эти фундаментальные различия стерлись,
синонимизировались, но язык хранит в себе оба звука (русский: быть, был — суть,
есть, еси, есмь; англ.— to be, been — is, was и т.п.).
Все это говорит об энергетической природе языка
(см.: Гумбольдт В. Язык и философия
культуры. М., 1986; Рамишвили Г. Проблемы энергетической природы
языка. Тбилиси, 1979), о том, что язык, его понятия не пассивно выражают
желаемое, а навязывают свое видение мира. Переводы с языка на язык искажают
понятия и деформируют видение мира. Пример: немецкое Sein переводится как «бытие», а
однокоренное Seiende — уже как «сущее» (согласно языковой логике
следовало бы перевести как бытийствующее) (пример взят из кн.: Современная
буржуазная философия. М., 1972. Глава о Хайдеггере). На одном приведенном мною
примере о корнях можно увидеть, насколько противоречива, не соотнесена с
природой языка, с его этимонами, наша система понятий.
Заключая, еще раз выражу согласие с А.С. Арсеньевым
по поводу необходимости коренного пересмотра онтологических оснований
философии. Прибавлю лишь, что для этого требуется ее полная деидеологизация.
Думаю, что последняя не помешала бы и психологии.
С.Б. Борисов
Ленинград
НАША ЦЕЛЬ-ВОЗРОЖДЕНИЕ
НРАВСТВЕННОСТИ
С великой радостью прочитал в № 1 за этот год проект
положения о Советской Ассоциации гуманистической психологии. Всей душой поддерживаю
создание такой ассоциации, готов сотрудничать и оказать посильную помощь в ее
организации. Я психолог, руководитель создающегося в Минске Центра духовной
культуры. Центр возникает на стыке самостоятельного профессионального театра и
Белорусского фонда Рерихов. Главная цель — возрождение и обновление
нравственности через активное духовное самосовершенствование человека, через
поиск и осознание истинной Красоты, как внешней, так и внутренней. Кроме
средств искусства, своего рода арттерапии духа (выставочный зал, музыкальный
салон, библиотека философско-этической литературы, театрализованные программы и
пр.), мы нацелены на психолого-педагогическую работу, прежде всего с детьми,
молодыми родителями, а также с пожилыми людьми в программе «Милосердие». И
здесь очень нуждаемся в помощи, в освоении того гуманистического опыта, который
накоплен психологами у нас в стране и в мире.
В. Жигота
Минск