Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в девятнадцатилетнем ресурсе (1980-1998 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

113

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ РАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЙ КРИТИКИ ПСИХОАНАЛИЗА

 

Е.В. ГИЛЬБО

 

Рассматривая научное познание как деятельность, мы вправе поставить вопрос о мотивах того или иного аспекта научной деятельности. В этой связи интерес представляет рассмотрение психологического смысла научной критики. Можно заметить интересную связь между типом личности ученого и исповедуемым им научным методом, гносеологическими основаниями критики данным ученым альтернативных концепций.

С этих позиций в данной статье рассматривается так называемая рационалистическая критика психоанализа. Представители этого направления обвиняют психоанализ в том, что, во-первых, его основные понятия неверифицируемы операционально, во-вторых, что эти понятия не имеют логически конструктивных определений, в-третьих, что психоаналитическая процедура не отвечает требованиям точной повторяемости результата и точности количественного измерения и т.п. Из всего этого делается вывод, что психоанализ как научный метод не выдерживает критики.

В той или иной форме эти аргументы выдвигаются на протяжении вот уже восьми десятков лет. 80 лет ниспровергают психоанализ, 60 лет говорят о его кризисе, 30 лет — о его закате. При этом психоанализ существует и делает успехи в психотерапии, эстетике, психологии, социологии. Критики никак не могут объяснить этот феномен — существование науки, методология которой не отвечает никаким требованиям «научности».

Для ответа на этот вопрос полезно понять, откуда взялись эти критерии, в чем их смысл, где границы применимости, возможны ли другие критерии и соответствующая им методология. Для этого мы и обратимся к психологии познания.

Широко известна классификация психологических типов, принадлежащая К.Г. Юнгу, по признакам экстраверсии или интроверсии, рационального или иррационального в  психике (см.: Юнг К.Г.  Психологические типы. М., 1928). При этом среди рациональных типов К.Г. Юнг выделил интеллектуальный и эмоциональный, а среди иррациональных — интуитивный и сенсорный (сейчас это деление связывается с лево- или правополушарной активностью). Хотя описанные К.Г. Юнгом типы в чистом виде почти не встречаются, и в реальности мы имеем дело, скорее, с их комбинациями, определяющими черты конкретной личности, эта классификация дает интересный аппарат исследования человеческой деятельности и ее мотивов.

Для нас оказывается важным тот факт, что каждый из выделенных К.Г. Юнгом типов имеет свой способ познавательной деятельности и определяемое им научное мировоззрение. Черты этого мировоззрения неразрывно связаны со свойствами психологического типа. Можно предложить интересную классификацию философских систем с этой точки зрения. Например, идеалистическая ориентация коррелирует с интровертированной психикой, а материалистическая с экстравертированной. Типичными представителями мыслительного типа оказываются Г.В.Ф. Гегель и Л. Витгенштейн (интроверты), а также Аристотель и К. Маркс (экстраверты), эмоционального— П. Фейерабенд (экстраверт), а также Ж.-П. Сартр, В.С. Соловьев, М. Хайдеггер, Ф.М. Достоевский (интроверты). К сенсорному типу можно отнести экстравертов Эпикура, Т. Гоббса, П. Гассенди, а также интровертов Дж. Беркли и Д. Юма. В. Джемс и Дж. Дьюи оказываются интуитивными экстравертами, а мировоззрение интуитивного интроверта отражает практически вся индийская философия. К сожалению, интересное само по себе рассмотрение этой классификации выходит за рамки статьи.

Какая же модель познания свойственна мыслительному типу? Этот тип абсолютно

 

114

 

рационален, характеризуется доминированием левого полушария, ему свойствен примат логики. Понять — означает дать определение, познать — значит измерить. Он требует, чтобы все эксперименты были повторяемы, все понятия имели бы четкие конструктивные определения. Этот тип породил гильбертовскую программу абсолютной формализации знания, выполнению которой безуспешно посвятили свои лучшие годы Б. Рассел и Л. Витгенштейн.

Критерий истины для мыслительного экстраверта только один — повторяемый эксперимент. Он признает теорию истинной только тогда, когда можно поставить эксперимент, результат которого эта теория может предсказать, и не существует ни одного эксперимента, который хотя бы один из выводов теории опровергает. Логически непротиворечивую теорию этот тип считает единственно научным видом учения.

Мыслительный интроверт готов игнорировать даже эксперимент, для него главное — красота, формальная строгость и стройность его теории. Когда Гегелю сказали, что многие положения его натурфилософии расходятся с действительностью, он раздраженно заметил: «Тем хуже для действительности».

Мыслительный тип часто склонен игнорировать социальную функцию науки. Для него познание — самоцель; вопроса, зачем нужно добытое им знание, не существует. Предъявляя к теории требования логичности, формальной строгости, он совершенно игнорирует тот факт, что его красивая теория может оказаться непонятной всем остальным, как теория Картана, которая так и осталась бы никому не нужной, если бы не популяризаторы.

Итак, единственный критерий истины — повторяемый эксперимент, единственный предмет науки — то, что в таком эксперименте можно измерить, единственная функция теории — связывать эти измеряемые величины.

Отличаются ли способы познания у других психологических типов? Возможна ли на их основе формулировка иных критериев научности?

Рассмотрим интуитивный тип. Обязательна ли для него формальная строгость? Нет: она только затрудняет понимание теории. Для усвоения понятий этому типу нужно не строгое определение, а объяснение: он усваивает понятие, только сформировав себе наглядный, или бессознательный («интуитивно ясный») образ. Чтобы сопоставить теорию с действительностью, этому типу не нужен чистый эксперимент: только на практике, в деятельности он убеждается в правильности учения.

Для этого типа самое важное — социальная, прагматическая функция знания (которую мыслительный тип склонен игнорировать). Главное не то, как получено знание, а то, для чего оно нужно. При этом экстраверт соотносит знание с социальной практикой, выявляя его объективную ценность, а интроверт видит ценность и в том знании, которое удовлетворяет его духовные, субъективно значимые потребности. Для интуитивного типа совершенно неважно, является ли учение логически непротиворечивым — для него важна не логическая, а ситуативная организация знания. Даже логически строгую теорию он понимает, только приведя ее к такому виду.

Способ познания этого типа разительно отличается от способа познания мыслительного. Если последний ставит эксперимент, накапливает данные, устанавливает логическую связь между ними, то интуитивный тип добывает знание в процессе деятельности из сознательного и бессознательного сопоставления внешней реальности и уже накопленного багажа знаний. Он всегда ищет новое, практически полезное знание и легко расстается с прошлыми своими концепциями ради новых, если новые более соответствуют реальности.

Мы не будем подробно останавливаться на сенсорном типе, заметив только, что он — чистый эмпирик и знание для него, скорее, опыт ощущений. Критерий истины — ощущение, ненаглядные понятия им практически не усваиваются. Знание — смесь интуитивных истин, ощущений и мифов. Любое учение, созданное по позитивистским канонам, такому типу чуждо.

Что же касается эмоционального типа,

 

115

 

то он характеризуется преобладанием правополушарной деятельности, но при рациональной установке сознания. Этот тип схож с интуитивным в том, что воспринимает знание, организованное не логически, но ситуативно, для него важна прагматическая ценность знания. Ученых эмоционального и мыслительного типов сближает установка на рациональное объяснение всего на свете, убежденность во всесилии разума. Основной критерий истины для эмоционального типа — практика и эксперимент как частный случай практики. Но вообще говоря, этот тип видит в эксперименте не формальную процедуру, но деятельность экспериментатора.

Эмоциональный тип способен видеть логическую структуру теории, он вполне готов принять требование формальной строгости и непротиворечивости, но этот тип отнюдь не абсолютизирует метод познания. Для него метод определяется предметом исследования, а предметом может быть любое явление. Им движет бессознательное убеждение, что чем интереснее знание, тем оно социально ценнее, и наоборот. (Что, впрочем, в определенной мере соответствует действительности, так как «интересность» знания — осознание человеком его значимости для себя.) Поэтому представители этого типа чаще всего блестящие лекторы и талантливые популяризаторы, чего не скажешь о представителях мыслительного.

Мышление и познание у этого типа всегда поддержаны эмоциями, интуиция столь же ценна, как и логика, выводы он способен делать не только из однозначно толкуемых экспериментов, но и из анализа неоднозначных ситуаций. Какие-либо ограничения на способ изложения знания отсутствуют. Это может быть логическая теория, но можно изложить результат в форме мифа, который в символической форме отражает реальную практику.

Возвращаясь к поставленному в начале статьи вопросу о психологическом смысле научной критики и учитывая вышеизложенное, мы можем интерпретировать «рационалистическую» критику психоанализа как спор между мыслительным и эмоциональным типами. Рассматривать его следует в общем контексте наступления интеллектуального типа в науке в XIX—XX вв. и причин успеха этого наступления.

Для этого мы должны обратиться к чертам способа деятельности, свойственного мыслительному типу.

По Юнгу, этот тип стремится ставить свою жизнь в зависимость от разума, найти для себя некоторую формулу, объясняющую мир. При этом интроверт стремится только объяснить себе мир, а экстраверт считает, что дело заключается в том, чтобы переделать его. Основой психики такого типа является фиксация на некоторой формуле, которая становится чем-то типа абсолютной истины, идеей фикс. Мыслительный тип склонен отождествлять в бессознательном себя и свое кредо. Тогда всякая оппозиция к формуле воспринимается как личная агрессия с соответствующим ответным поведением. Любого критика такой тип старается не убедить в своей правоте, но уничтожить, разгромить, дискредитировать. Дискуссия из научного спора переходит в область личных наветов. Догма заменяет всякое более общее и потому менее определенное мировоззрение. Отказ от догмы невозможен, и, если есть основания сомневаться в идее, эти сомнения вытесняются в бессознательное. Реакцией на возникающее двоемыслие, защитой от этих сомнений становится фанатическая приверженность догме.

Поэтому мыслительный тип изначально агрессивен, авторитарен, стремится к монополии. Победа его идеи равносильна для него личному самоутверждению, и он стремится к господству этой идеи любой ценой. Достигая административной власти, этот тип стремится подавить все иные взгляды, идеи, мировоззрения. И конечно, свой способ познания он склонен считать единственно научным методом.

Эта агрессивность, отнюдь не присущая другим типам, стала в XVIII— XX вв. основой социальной успешности мыслительного типа, в том числе и в науке. Особенно это проявляется в условиях, когда структура научного сообщества

 

116

 

и другие социальные структуры создаются представителями этого типа монопольно «под себя». Типичным примером здесь может служить организация науки в СССР и история этой науки.

С середины XX в. излишняя агрессивность представителей мыслительного типа стала вызывать реакцию со стороны представителей других типов, выразившуюся в резкой критике позитивизма. Тем не менее позиции этого типа в области методологии науки остались господствующими и попытка Фейерабенда поколебать их закончилась неудачей.

В СССР свойственная этому типу методология приобрела законченные формы догмы под названием диалектического материализма. Стоявшие на страже этой методологии «философы» громили все учения, хоть немного в прокрустово ложе этой догматики не укладывающиеся.

Итак, психологический смысл рационалистической критики психоанализа — борьба мыслительного типа за ограничения предмета и метода научного исследования исключительно доступными ему методом и предметом исследования. Тогда становится ясно, почему в Европе, где в науке существовала монополия государственных учреждений, фрейдизм привился гораздо позже, чем в США, где система частного финансирования и фондов гарантировала свободу и плюрализм научного поиска. В СССР, где монополизация научной истины и огосударствление науки были доведены до абсурда, психоанализ не смог утвердиться до сих пор.

С этой точки зрения становятся понятны и все аргументы критиков психоанализа, и все их нечистоплотные выпады и обвинения. Становится понятным, почему в СССР труды Фрейда и Юнга оказались на спецхране, а вокруг их имен был создан эмоциональный фон почти неаргументированной неприязни. Понятно и то, что в этих условиях для представителей мыслительного типа органическим оказывается не научный спор со сторонниками психоанализа, но идеологическая война с ними.

С другой стороны, в связи с произошедшими в последнее время в нашей стране социальными изменениями, которые благотворно отразились на раскрепощении мысли представителей научного сообщества, все яснее становится то, что ограничивая область изучаемых явлений только теми, которые проявляются в повторяемых экспериментах, ограничивая какими-либо критериями «научности» методы познания, мы обрекаем науку на застой, особенно в тех областях, где огромную роль играют субъективные феномены, проявляющиеся в процессе деятельности людей. Без учета этих феноменов мы не сможем достичь реального прогресса в психологии, социологии, педагогике. Основываясь на исключительно рациональных методах, мы не сможем преодолеть застой в этих науках.

Поэтому сейчас существует реальная потребность в альтернативе чисто рациональному познанию, существует необходимость найти для гуманитарного знания адекватный метод. Автор этой статьи придерживается того мнения, что такой альтернативой (впрочем, не единственной) мог бы стать психоанализ — метод анализа субъективных феноменов, основанный на познавательных особенностях эмоционального психологического типа.

Если мы согласимся с мнением, что предметом научного исследования может быть все, что так или иначе существует, а метод диктуется предметом исследования и нашими возможностями этот предмет познать, то такой вывод покажется совершенно естественным. Не правда ли?

 

Поступила в редакцию 9.XII 1988 г.