Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в девятнадцатилетнем ресурсе (1980-1998 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

20

 

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

 

ПСИХОЛОГИЯ ПРАКТИЧЕСКАЯ И АКАДЕМИЧЕСКАЯ: РАСХОЖДЕНИЕ КОГНИТИВНЫХ СТРУКТУР ВНУТРИ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ1

 

А.М. ЭТКИНД

 

Для советской психологии 80-х гг. характерно активное становление таких прикладных отраслей, как психологическая служба в средней и высшей школе, семейное консультирование, психологическая коррекция, социально-психологический тренинг. Являясь существенными компонентами социальной сферы, эти отрасли прикладной психологии в ближайшем будущем станут предметом еще более интенсивной разработки. Через посредство именно этих отраслей психологическая наука может сделать реальный вклад в решение больших проблем современной жизни — в активизацию человеческого фактора, в борьбу с алкоголизмом, наркоманией, психосоматическими болезнями, в преодоление бездуховности и социальной апатии людей, в научное обоснование и практическое осуществление коренных сдвигов в социальной сфере.

Благодаря усилиям таких центров практической психологии, как факультет психологии МГУ, Ленинградский психоневрологический НИИ им В.М. Бехтерева, НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР, Таллинский педагогический институт, в стране подготовлены квалифицированные кадры, организованы первые реально действующие службы психологической помощи, разработан ряд методов психологической диагностики, консультирования, тренинга. Однако развитие практической психологии сталкивается и с немалыми трудностями. Общеизвестно бюрократическое сопротивление, с которым сталкиваются попытки организации психологических служб, в том числе хозрасчетных. Ни для кого не составляет секрета и низкая психологическая культура значительной части населения, что может усложнять практическую работу. Негативно сказываются на развитии практической психологии те известные ныне факторы, которые тормозили в недавнее время развитие и других прикладных общественных наук — педагогики, социологии, экономики.

Наряду с этими внешними трудностями развитие практической психологии осложнено нерешенными, а зачастую и неосознанными проблемами внутреннего, профессионального порядка. Этот круг проблем не является специфическим для нашей психологии, подобные трудности переживали и переживают психологи других стран. Однако, на наш взгляд, проблемы эти не получали достаточного изучения ни в нашей, ни в зарубежной литературе. Позиции, с которыми приходилось встречаться, сводятся к таким верным, но недостаточным утверждениям, как более эмоциональный характер практической работы по сравнению с исследовательской или противопоставление номотетического и идиографического

 

21

 

подходов. С нашей точки зрения, речь идет о глубоких когнитивных отличиях практической психологии от психологии академической, вызванных принципиальным своеобразием подходов, направленных на изменение человека, в сравнении с подходами, направленными на его исследование.

Соотнесение когнитивных структур практической и академической психологии представляет, на наш взгляд, интерес не только для психолога, но и для науковеда. Взаимосвязанность трех категориальных рядов, описывающих, по М.Г. Ярошевскому [5], развитие науки,— логического, социального и психологического — применительно к данной проблеме приобретает особо значимый и вместе с тем достаточно «прозрачный» характер. Различие социальных ролей, определяющее специфику психологических навыков профессионалов-исследователей и практиков, порождает глубокое логическое своеобразие профессионально-ролевых «образов мира» [3].

На наш взгляд, эти интуитивно ощущаемые различия могут быть выявлены с помощью классического метода категориального анализа. Мы имеем в виду поиск специфических форм функционирования в профессиональном сознании таких общих категорий, как пространство и время, причинность и вероятность, субъект и объект; на этой основе могут быть выделены характерные способы описания, обобщения и объяснения данных опыта. Этот восходящий по крайней мере к Канту аппарат систематически разрабатывался советской наукой о культуре (М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев, А.Я. Гуревич, Ю.М. Лотман, М.С. Каган). В нашей психологии такой подход использовался Л.М. Веккером и в поздних работах А.Н. Леонтьева. Мы ранее привлекали подобный категориальный анализ для систематизации психодиагностических подходов к описанию субъективной реальности [4].

В дальнейшем мы будем намеренно заострять различия, существующие между когнитивными структурами психолога-практика и психолога-исследователя, относясь к ним как к «идеальным типам» и временно абстрагируясь от многочисленных их пересечений, взаимовлияний и промежуточных вариантов. Такой подход, проводимый в соответствии с известным в методологии гуманитарных наук принципом бинарных оппозиций [2], представляется необходимым шагом на пути к анализу реальных взаимодействий выделяемых структур и к «наведению мостов» между ними.

Пространство. Нормативным требованием в методологии науки является инвариантность научной картины мира к системе отсчета. Известно основополагающее значение этого принципа в физической теории относительности. Эквивалентом его в этике является понятие справедливости, также подразумевающее независимость суждения от позиции того или иного лица. Допущение, что в любом деле существует справедливое решение, одно и то же для всех заинтересованных лиц, подобно допущению, что масса любого тела одна и та же, с какой бы системы отсчета ее ни измеряли. Предельной формулировкой этого принципа является кантовский категорический императив, требующий относиться к другому так же, как ты хотел бы, чтоб он относился к тебе, и тем самым утверждающий норму полного равноправия этических «систем отсчета». Идет ли речь о механике или об этике, научная картина мира строится в децентрированном пространстве, в котором ни одна из индивидуальных точек не является привилегированной.

Этот принцип в полной мере принимается методологией психологического исследования. В статистической обработке результатов обследования или эксперимента господствует равенство — данные по всем испытуемым получают одинаковый вес, никто не является привилегированным или обделенным. Децентрированность пространства, в котором работает психолог-исследователь, проявляется и в форме конечного результата его работы: средние, корреляции, закономерности относятся ко всей выборке в целом и ни к одному испытуемому в отдельности. Но требование воспроизводимости эксперимента

 

22

 

означает независимость его результатов от того, кто именно его проводит. Наука требует от психологов результаты, инвариантные и к испытуемым, и к исследователям.

Примером может быть, скажем, социометрическое обследование малой группы. Схема отношений, которая формируется в результате этого обследования, описывает группу в целом. С чьей точки зрения видна эта структура? Ответ ясен — в группе нет и не может быть члена, который бы дал подобную децентрированную картинку. С точки зрения любого члена группы (включая и психолога, если речь идет о тренинговой группе), схема отношений напоминает не звездочку, снятую откуда-то сверху, а пучок, переплетенные линии которого сходятся в одной привилегированной точке — в нем самом.

Понятия центрации и децентрации субъективного пространства были введены в психологию Ж. Пиаже. В известных экспериментах он доказывает, что развитие когнитивных структур связано с отказом от личной точки зрения в пользу всеобщей, интерсубъективной. Однако безусловную ценность этот процесс имеет только для науки. Для практической психологии характерна центричность когнитивного пространства. В коррекционной или консультативной работе «мировые линии» этого пространства все сходятся на клиенте, который является естественным его центром. Это относится в данном контексте не только к клиенто-центрированной терапии, названной так К. Роджерсом, но и ко многим другим методам психологической помощи. Безусловно, центрация на клиенте не означает поддержки его собственного эгоцентризма. Скорее, напротив, профессиональная центрация психолога на проблемах клиента дает последнему позитивную модель, позволяющую устанавливать децентрированные, равные отношения с другими.

В научной картине мира такие явления, как неврозы или алкоголизм, разводы или самоубийства, оказываются закономерным итогом жизненного пути, реализацией определенных черт личности, реакцией на общие факторы ситуации и т.д. Подобно испытуемым известных социально-психологических экспериментов [9], психологи-исследователи верят в «справедливый мир» и видят свою задачу в том, чтобы раскрыть его глубинные факторы и механизмы. Для психолога-практика такое децентрированное видение непродуктивно. Раскрывая потребности своего клиента или пациента и стремясь привести их в соответствие с реальностью, он больше похож на адвоката или прокурора, чем на эксперта или судью. Понимание того, что, скажем, страдания человека в кризисной ситуации, как и больного наркоманией в состоянии абстиненции, могут быть вполне ими заслужены, не должно останавливать специалиста в оказании помощи, нарушающей внеличностную справедливость.

Характерной в этом плане является ситуация, когда изменившийся в результате усилий психолога клиент оказывается не в ладах со своей старой средой, скажем с семьей. С точки зрения исследователя, это неизбежно: в децентрированном мире проблема индивида, например пьянство, является отражением проблем его микросреды, а те — отражением еще более широких социальных проблем. Легко видеть, как подобные рассуждения при всей их правоте препятствуют практическим действиям. Центрация на клиенте позволяет развязать узлы, завязанные совокупностью отношений человека с его окружением, не трогая самого этого окружения. И хотя решения эти часто оказываются частичными, их практическая ценность и для индивида, и для общества не подлежит сомнению. Искажения, которые вносит центрация в образ мира, оказываются условиями эффективности практического вмешательства.

Время. В философии науки время иногда признается самой трудной ее проблемой. Попытка концептуализации времени в теории относительности привела к логическому уравниванию времени и трех пространственных измерений. Однако у четвертого измерения есть свойство, радикально отличающее его от первых трех: оно необратимо. Если

 

23

 

в пространстве можно перемещаться вверх и вниз, вперед и назад, то во времени — только вперед. Другой формой превращения времени в обратимую переменную являются колебательные модели, принятые в любой естественной науке. Время в них не творит новое и не уничтожает старое, а, вопреки своей сущности, периодически возвращает все на свои места. В гуманитарных науках проблема времени часто формулируется как противоречие синхронного и диахронного, структурного и исторического описаний. Не вдаваясь в этот сложнейший вопрос, заметим только, что чем более сциентистской, близкой к идеалам науки является та или иная модель в лингвистике, этнографии, мифологии, тем больше застывает время в конструируемом ею образе реальности, тем в большей степени модель эта абстрагируется от диахронных процессов, которые происходят в зафиксированной ею структуре. А. Бергсон выделил и еще один характерный для науки способ «борьбы со временем» — «кинематографическое описание», в котором развитие предстает как последовательность статичных кадров и время лишается своего непрерывного динамического характера.

Допущение обратимости времени характерно для многих направлений экспериментальной психологии. Психодиагностические методы конструируются таким образом, чтобы результаты измерений были возможно более сходны в любой момент времени. Мера недоступности теста влиянию времени — надежность — в классической психометрии приравнивается по своему значению к достоверности теста, его валидности, а изменения данных во времени рассматриваются как случайные ошибки. В более современных подходах предполагается, что можно разделить такие показатели, которые от времени вовсе не зависят (черты), и показатели, обратимо меняющиеся во времени (состояния). Те социально-психологические эксперименты, которые демонстрируют изменения определенных элементов поведения, например аттитюдов, казалось бы, ведут к необратимым последствиям. Но и тут обычно предполагается, что с помощью так называемого дебрифинга (разъяснения задач и хода эксперимента после его проведения) можно вернуть человека к прежнему его состоянию, обратить время назад. Лишь в стадиальных теориях развития, воплощающих «кинематографический» подход ко времени, оно сохраняет свой движущий характер. Но и здесь необратимыми признаются лишь скачкообразные переходы от стадии к стадии, внутри же их время застывает.

Практическая психология, напротив, вся существует во времени. Речь идет не о форме работы, в которой время тоже играет огромную роль, а о ее содержании. Что произошло, то произошло и назад не возвратится. Случившееся надо принять и оценить, нести за него ответственность и двигаться дальше. Таким образом, время практической психологии необратимо. Признание необратимости потерь, неотвратимости перемен, бесповоротности роста — сюжет значительной части психологической работы с семейными конфликтами, трудностями воспитания, кризисными состояниями.

Трагическая необратимость времени представляет собой центральную экзистенциональную проблему. Не случайно возможность остановить прекрасное мгновение оказалась у Гете самым ценным и самым немыслимым подарком дьявола. Жесткий и творческий характер времени является реальностью, сопротивление которой создает бесчисленные личностные проблемы; подлинное же ее принятие ведет к зрелости.

Ощущение необратимости времени является логической основой для восприятия тех изменений, которые вызывает в человеке психологическое вмешательство, как устойчивых, подлинных и необходимых. Вера в серьезность этих изменений является существенной особенностью профессионального облика практического психолога — особенностью, которая нечасто разделяется его научно ориентированными коллегами. Во множестве работ, в которых эффективность психотерапии и других видов психологической помощи пытались оценить с помощью научных методов,

 

24

 

нередко отмечалось, что, например, с помощью психоанализа вылечивается значительная доля невротических расстройств, но немалая их доля проходит со временем и безо всякой терапии. Мы не думаем, что подобный результат (вопреки мнению таких авторитетов, как Г. Айзенк, положивший начало этим исследованиям с использованием контрольных групп) означает неэффективность психоанализа. С нашей точки зрения, он означает эффективность времени. Лучшим психотерапевтом, писала К. Хорни, является сама жизнь. Время, которое «все лечит»,— естественный союзник практического психолога.

Причинность. Каузальное объяснение является одной из важнейших задач науки. В общественных и гуманитарных науках идеалом научного объяснения, его стратегической целью является вскрытие причинной роли объективных, неконтролируемых субъектом действий и не осознаваемых им обстоятельств. Разумеется, субъективные факторы тоже принимаются в расчет, но все же наука тем в большей степени является наукой, чем более строгие, глубинные и общие, не зависящие от чьей-то воли и выбора детерминанты она открывает. Открытия в области социологии культуры, бихевиористской психологии научения или биологической психиатрии являются крупнейшими вехами соответствующих областей знания, осветившими объективно научные закономерности в том, что считалось стихией произвольных решений и субъективно мотивированных поступков.

Но объяснение субъективных явлений объективными обстоятельствами не может удовлетворить социальную практику. Как призывать детей к прилежанию, если их внимание определяется сложившейся системой подкреплений? Как вдохновлять людей на общественные преобразования, если те определяются стадией экономического развития? Как лечить больных, если их болезнь, возможно, определяется биологическими механизмами, влиять на которые мы сейчас не в состоянии? Не случайно, конечно, что именно с этой темой связаны «вечные вопросы», на которые нет однозначного ответа,— вопросы о свободе воли, о роли личности в историческом процессе, о роли бессознательного.

В реальности же именно субъективным факторам придается первостепенное значение всегда, когда от субъектов действия требуется изменение. Практика социального или психологического вмешательства требует атрибутировать существующие проблемы, трудности, симптомы не объективным, а диспозиционным, контролируемым субъектом причинам. Для практики, в отличие от науки, не так уж важно, чем на самом деле обусловлено явление; гораздо важнее найти пути влияния на него. Если причины явления полностью объективны, то с ним психологу делать нечего; в той мере, в какой они субъективны, потенциально контролируемы субъектом, они подвластны и нашему воздействию. Поскольку на деле субъективные и объективные факторы чаще всего сплетены и перемешаны в неизвестной пропорции, когнитивная стратегия, атрибутирующая ключевые проблемы субъективным переменным, оказывается прагматически эффективной.

Именно такая стратегия свойственна практической психологии. В любом состоянии человека есть параметры, которые могут эффективно контролироваться им самим при наличии квалифицированной помощи. Это справедливо даже для тяжелейших соматических и психических заболеваний — рака, шизофрении и т.д. (что и является основой для организации психологических служб в соответствующих клиниках). Тем более это справедливо в тех случаях, когда сама природа заболевания включает большую, но, как правило, неопределенную долю психогенной обусловленности, как, например, в случаях неврозов, алкоголизма, психосоматических болезней. Относится это и к тем случаям, в которых диспозиционные переменные взаимодействуют с факторами социальной и экономической ситуации, как в подавляющем большинстве личных, семейных и педагогических трудностей.

В каузальном плане стратегия психологической

 

25

 

помощи может быть описана как систематическое переворачивание атрибуций клиента. Последний чаще всего объясняет свои проблемы неконтролируемыми им факторами ситуации, тогда как психолог показывает, что проблемы эти на деле вызваны собственными диспозициями, чувствами и действиями клиента, которые он способен сам изменить при условии их осознания. В ответ на типичное «я не могу» психолог говорит: «Вы не хотите…». Конечно, реатрибуция будет тем более эффективной, чем более она адекватна реальным причинам происходящего, но в реальных условиях неопределенности такая стратегия является оптимальной.

К примеру, школьные фобии в условиях современной школы безусловно имеют немалый компонент ситуативной детерминации. Психолог, однако, не может изменить ни работу учительницы, ни работу школы, ни работу более крупных социальных систем, которые все несут свою долю ответственности за тяжелые переживания данного ребенка. Но он способен реатрибутировать эти переживания и создать для них новый субъективный контекст. Показывая ребенку и его родителям, что боязнь школы есть проявление более общих его тревог, которые проявляются и в семье, и даже здесь, в психологической консультации, психолог поможет ему почувствовать свой страх как нечто исходящее из него самого, а не от учительницы или одноклассников. Дальнейшая работа, возможно, позволит атрибутировать этот страх педагогческим ошибкам или личностным проблемам родителей.

Интересно, что защитные атрибуции клиентов часто совпадают с теми, которые дал бы их проблемам ученый-исследователь. В обоих случаях основным направлением каузального объяснения являются объективные, независимые от субъекта факторы ситуации.

В социальной психологии известна фундаментальная ошибка атрибуции, обобщающая в себе разнообразные данные об отличиях объяснений, которые дают поведению людей они сами, от тех объяснений, которые дают ему социальные психологи на основании своих экспериментальных моделей. По Л. Россу, фундаментальная ошибка состоит в систематической переоценке людьми диспозиционных причин поведения и в недооценке ситуативных факторов, на него влияющих. Но если за истину принять те представления, которые явно или неявно разделяются практическими психологами на основании их опыта, то типичные ошибки атрибуции окажутся прямо противоположными; с этой точки зрения люди склонны систематически недооценивать диспозиционные причины поведения и слишком часто ссылаются на факторы ситуации. Получается, что «наивные испытуемые» поддерживают отнюдь не наивный баланс между альтернативными версиями, представленными научной психологией, акцентирующей объективные, ситуативные причины поведения, и практической психологией, придающей главное значение диспозиционным, субъективным его факторам. Поскольку оба варианта профессионального психологического сознания выполняют реальные функции, которые в своей примитивной, «дилетантской» форме стоят перед каждым человеком в его общении с другими людьми, промежуточные формы обыденного психологического сознания являются, видимо, компромиссом, оптимальным для его функционирования.

Вероятность. Вероятностная структура характеризует модели, создаваемые в рамках таких разных дисциплин, как физика и генетика, экономика и этнография. В подобных моделях значение имеют лишь процессы, происходящие на массовом, популяционном уровне. То, что происходит с отдельным электроном, отдельным геном или отдельным рублем, выходит за рамки науки. Миллиарды электронов, сотни генов, миллионы рублей — только на этом уровне возможно осмысленное описание, объяснение, предсказание.

Психологи-исследователи, как правило, тоже конструируют свой предмет как массовидную выборку. Статистический аппарат позволяет строить модели, которые характеризуют всю выборку в целом, но к каждому испытуемому

 

26

 

относятся лишь с определенной вероятностью. Естественно, что те разделы психологии, задачей которых является научное понимание индивида, сталкиваются с методологическими трудностями.

К примеру, лучшие тесты на социальную компетентность имеют валидность в пределах 0,5—0,7. В соответствии с элементарной статистикой это означает, что они дают заведомо верную оценку у 25—49 % испытуемых, а по отношению к остальным дают случайную оценку, т. е. иногда верную, иногда нет. Как же определить, по отношению к какому индивиду наша характеристика верна, а по отношению к какому неверна? Не выходя за рамки данного теста, это сделать невозможно. Но, когда психолог пишет заключение, он как бы забывает о вероятностном характере своих методов и принимает решение, за которое отвечает на все 100 %. Со строгой статистической точки зрения подобная уверенность необоснованна. Однако она необходима и вряд ли может быть оспорена статистикой — ведь речь идет здесь уже о практической психологии.

В противоположность стохастическому характеру профессионального сознания психологов-исследователей отношение психолога-практика к проблемам вероятности и случайности можно охарактеризовать как гипердетерминизм. В том мире, который конструируется на психотерапевтическом сеансе, в тренинговой группе или даже в психодиагностическом заключении, случайностям нет места. Явления тут имеют определенный смысл, точное объяснение, жесткую сцепку друг с другом. Значение может быть придано всему — ответу человека и его молчанию, большим событиям в его жизни и мгновенным изменениям в выражении лица, оговоркам и обманам, опозданиям и приходам до назначенного времени, сновидениям и тестовым данным, тому, что чувствует клиент, и тому, как он сидит. Это на поверхностный взгляд неразборчивое стремление интерпретировать единичные реакции с помощью когнитивных схем неопределенной валидности производит на сциентистски настроенного специалиста ужасающее впечатление. Можно ли придавать серьезное клиническое значение одному ответу, если не одно уже поколение работает над тем, чтобы научиться извлекать смысл из 566 ответов клинического опросника?

Различия в когнитивных стратегиях ведут и к различиям в ценностных ориентациях, нормах профессионального поведения. Если среди практических психологов наибольшим уважением коллег пользуется тот, кто может найти самый глубокий смысл в самой мелкой детали, то среди академических психологов профессионализм, напротив, рассматривается как умение собрать самое большое количество данных, чтобы найти в них самую скромную, самую осторожную закономерность.

В этом контексте становится понятным источник бесконечных споров вокруг валидности таких используемых в практической работе диагностических методов, как проективные тесты. Сотни работ, посвященных попыткам психометрической валидизации теста Роршаха, дали противоречивые, большей частью негативные результаты. Сторонники строгих научных методов отрицают достоверность подобных тестов и возможность их использования в психодиагностике. Практические же работники верят в информацию, которую получают с помощью своих методов, и продолжают их использовать. Дискуссии подобного рода велись и в США, и в Западной Европе, и в СССР, и нигде стороны не смогли убедить друг друга. Эти проблемы психодиагностики убедительно иллюстрируют трудности диалога между представителями науки и практики в психологии, глубокое расхождение между их позициями. Но трудности взаимопонимания не означают его невозможности или бессмысленности. Психодиагностика знает немало примеров продуктивного использования методов, имеющих сугубо сциентистское происхождение, в практической работе, равно как и плодотворного использования идей клинической психологии в разработке психометрических тестов.

Форма обобщения. В разных областях научной психологии — психофизике, психометрии, теории атрибуции —

 

27

 

высказывалась мысль о том, что эмпирические результаты психологического исследования укладываются в матрицу данных типа «люди × стимулы», «люди × тесты», «люди × ситуации». Обобщая, можно назвать эту матрицу субъектно-объектной. Разные люди образуют строки этой матрицы, разные объекты — ее столбцы, а в клетках находятся результаты измерений или ответы испытуемых. Принятая в экспериментальной психологии обработка данных заключается в анализе матриц данных по их столбцам: вычисляются корреляции между разными шкалами; строится факторная классификация тестовых вопросов; выясняются эффекты влияния разных уровней независимой переменной. Во всех этих случаях строки матрицы данных, описывающие разных испытуемых, усредняются, абстрагируются, исчезают из конечного результата исследования, который формируется в терминах отношений между ее объектными столбцами. Происходит межсубъектное обобщение данных, идет поиск трансиндивидуальных инвариантов человеческого поведения.

В практической психологической работе тоже констатируется и используется база данных. Несмотря на все несходство самих этих данных и способов их получения с теми, которые приняты в научном исследовании, было бы большой ошибкой считать, что достоверные психологические данные в практической работе не нужны, что они собираются несистематически или что их обобщение здесь отсутствует. Базы данных в практической работе, конечно, более интуитивны, рыхлы и бесформенны, чем в научном исследовании. Однако и они образованы своеобразно упорядоченными столбцами и строками. Строки — это разные люди, с которыми работает психолог. Столбцы имеют менее привычную природу. У каждого профессионала отрабатывается набор вопросов, реакций и даже целостных ситуаций, почерпнутых из традиции и личного опыта. Их ядро в какой-то степени повторяется от клиента к клиенту. Безусловно, идентичность этих проб на много порядков ниже, чем воспроизводимость условий психологического эксперимента, однако и она имеет немалое значение для профессиональной работы.

Психолог наблюдает клиента в одной субъективной ситуации, в другой, третьей, создавая эти ситуации вместе с ним самим. В процессе этой работы психолог ищет то общее, что проявляет клиент в разных ситуациях, что он сам не замечает и что может быть вскрыто и осознано только путем такого систематического сопоставления. Именно эту цель преследуют такие характерные действия психолога, как вопросы типа «Вспомните, в каких еще обстоятельствах вы испытывали сходное чувство?» или интерпретации типа «Вы относитесь ко мне так же, как относились к своему отцу?»

Это тоже обобщение, но обобщение субъективных ситуаций, а не обобщение индивидуальных испытуемых, обобщение по строкам, а не по столбцам условной матрицы данных. В практической работе идет поиск трансситуативных инвариантов поведения. Интерпретация и есть вскрытие трансситуативного инварианта. Прорабатывая его, психолог показывает клиенту осмысленность, бессознательную последовательность поведения, которая включает в себя как свою часть и ключевую проблему клиента. Пройдя путь сбора данных и их обобщения, по-новому поняв свои чувства и действия, человек получает возможность изменить свои внутренние инварианты.

Способы описания. Для психолога, работающего в науке, единственно возможным способом описания кажется измерение значений тех или иных переменных величин, таких, как экстраверсия или интеллект в описании личности, позитивность или интенсивность в описании аттитюдов и т.д. Для каждой области исследования конструируется многомерное пространство, его оси шкалируются, вводятся процедуры измерения, и, наконец, любой конкретный объект, принадлежащий к данной области, может быть охарактеризован группой числовых значений, соответствующих его координатам в этом пространстве.

Подобный параметрический способ

 

28

 

описания малоприменим в практической работе с людьми. Дело даже не в том, что параметрическое описание слишком сложно или недоступно для непрофессионала. Люди легко и умело оперируют метрическими шкалами в определенных областях взаимодействий, например в товарно-денежных отношениях. Однако в психологической работе мы постоянно сталкиваемся с неприспособленностью когнитивного аппарата человека к шкалированию чувств и отношений. Оборотной стороной этого оказывается неприспособленность психологических шкал к задачам коммуникации и регуляции этих явлений. Неравномерность возможностей субъективного шкалирования применительно к разным областям опыта — интересный вопрос для исследования. В межличностном восприятии, например, эксперименты [7] показывают куда большее значение качественных процессов (отнесение к прототипам, бинарная или тернарная классификация и т.д.), чем количественных (ранжировки и тем более метрические шкалы).

Практический опыт свидетельствует о наличии неметрических кодов, предназначенных для внутренней и внешней коммуникации субъективного опыта и представляющих эффективную альтернативу количественным шкалам. «Вы обращаетесь со своим мужем как с ребенком». Стремясь помочь женщине почувствовать реальный характер своего отношения к мужу, психолог уподобляет два разных объекта, два отношения. Это метафора. Попытки параметрического описания отношения к мужу (например: «Вы считаете его слабым человеком», «Вы чересчур заботитесь о нем» и т.д.), схватывая разные его стороны, оказываются менее целостными и выразительными.

Многомерность и неопределенность субъективного пространства делает описание его точек как пересечений независимых параметров трудным делом. Но наряду с ориентацией по азимутам существует ориентация по реперам. Вместо того чтобы определять «стороны света» и вычислять отклонения от них, практический психолог предпочитает ориентироваться на ключевые точки субъективного пространства и привязывать искомые, проблемные объекты к этим «якорям». Метафорически приравнивая проблемную область субъективного пространства к той, относительно которой есть априорное согласие с клиентом, психолог встраивает в это пространство новую «несущую конструкцию», которая может изменить смысл проблемной области и повлиять на характер ее осознания.

Итак, коды, используемые в практической работе, в противоположность параметрическим кодам психологических исследований, являются метафорическими. С их помощью можно обозначить любую, в том числе и прямо невербализуемую, область субъективного пространства, избегая при этом ее шкалирования. Возможности метафорического кодирования демонстрируют семантический дифференциал и другие диагностические методы, использующие язык метафор как естественный путь выражения субъективных явлений. Вне психологии универсальные возможности метафор в коммуникации эмоционального опыта иллюстрируются практикой искусства. Метафоры разной сенсорной модальности — литературные, изобразительные, музыкальные — оказываются здесь обычным средством приобщения людей к внутреннему опыту художника.

Природа метафор, используемых в работе практического психолога, тоже разнообразна. Привлекаемые символы могут иметь зоологический, мифологический, просто бытовой характер; они могут основываться на возрастных или половых ролях; могут быть общезначимыми или идиосинкратическими для данной группы, семьи или индивида. Существенным источником метафор являются субъективные реакции самого психолога, возникающие в общении с данным человеком. Поскольку проблемы клиента возникли и должны быть решены в общении с третьими лицами, переживания психолога имеют здесь символический, инструментальный характер, являясь средством выявления и зримого воплощения неосознаваемых чувств и действий клиента. Столь же

 

29

 

метафорическими являются и трансферные переживания, обращенные на психолога и воплощающие в себе жизненные проблемы клиента.

Образ человека и характер дискурса. Для психологии, важнейшим параметром профессионального «образа мира» является «образ человека». Поэтому тем параметром, который мог бы подытожить анализ когнитивных структур «двух психологии», является специфика обобщенных представлений о человеке, определяющая характер способов обращения с ним и его описания.

Наука как профессиональная форма познавательной деятельности обращает человека в объект познания. Прикладные отрасли науки, такие, как медицина, делают человека одновременно и объектом преобразовательной деятельности. Онтологическая субъектность человека, будучи предметом традиционного интереса со стороны научной психологии, с трудом укладывается в формы сциентистского знания. Такие ученые, как М.М. Бахтин или А.Н. Леонтьев, во многих своих высказываниях отразили внутреннюю сложность этой противоречивой ситуации.

Отношение ученого как субъекта науки к испытуемому как к ее объекту ведет к монологичности научно-психологического дискурса. Научные тексты описывают психическую реальность такой, какой она видится с любой точки зрения, какой она является всегда и всюду, какой она стала в силу объективных причин, проявляющихся в море случайностей. Представление человека как объекта и монологичность его описания, по-видимому, обобщают в себе выделенные ранее характеристики научного психологического знания — децентрированность пространства и обратимость времени, атрибуцию неконтролируемым переменным, стохастичность, трансиндивидуальные обобщения, параметричность описаний.

Практическая психология в своих поисках альтернативных путей видения человека и обращения с ним тоже не прошла мимо категорий субъекта и объекта. Для одних направлений практической психологии характерно более или менее осознанное напряжение между конечной целью помощи, состоящей в повышении самодостаточности, свободы, субъектности человека, и средствами этой помощи, в которых человек этот оказывается в роли объекта воздействия. Другие направления вообще отрицают полезность каких-либо средств и методов, в которых человек лишается внутренней активности и возможности выбора, и требуют от психолога прежде всего поддержки субъектности клиента. Адресованность действий субъекта-психолога к субъекту-клиенту означает диалогический характер этих действий. Стилистическая диалогичность сохраняется в профессиональной и учебной литературе по практической психологии.

Диалогичность психологической помощи, ее адресованность субъекту являются важнейшей ее отличительной чертой, в которой сводятся воедино иные ее характеристики. Центричность и необратимость пространства-времени, атрибуция субъективным переменным, гипердетерминизм, трансситуативность и метафоричность — все это, по сути дела, разные аспекты диалогической ориентации на другого субъекта, разные способы выявления и развития его субъектности.

 

*

 

Описание «образов мира» практической и академической психологии велось нами с позиции исследователя. Мы стремились избежать идентификации с какой-либо из профессиональных ролей, децентрируя рассматриваемое пространство; описывали ситуацию как нечто данное, статичное и обоснованное объективными социальными причинами; считали описываемые явления массовидными, типичными для всех или большинства специалистов в соответствующей области; вели анализ в параметрических терминах. Пора, однако, взглянуть на состояние нашей науки и с иной, практической точки зрения.

Нормальна ли сложившаяся ситуация? Не являются ли выделенные различия симптомами хронической болезни, сущность которой может быть увидена в глубоком расщеплении профессионального сознания и в отсутствии

 

30

 

адекватной коммуникации между дивергирующими его «половинами»? Профишизия — такое полусерьезное название мы предложили бы для этого заболевания. И, если логические, социальные и психологические симптомы профишизии в психологии признаются достаточно значимыми, каковы будут пути лечения этого синдрома?

В поисках предположительного ответа на последний вопрос мы попытаемся сменить парадигму, встав на точку зрения практика, стремящегося разработать программу помощи. При всей значимости объективных условий для расхождения «двух психологии» свою роль играли и играют субъективные факторы. В их числе недостаточные и несовременные формы профессиональной подготовки практических психологов, с одной стороны, и отсутствие практического опыта у большинства психологов — исследователей и преподавателей — с другой (последнее обстоятельство невыгодно отличает их профессиональный путь от того, который прошли классики советской психологической науки (см., например, [6]). Взаимное высокомерие, недопонимание значения работы друг друга, сопротивление по отношению к осознанию внутридисциплинарных противоречий, уход от диалога — таковы еще некоторые из этих субъективных факторов. Условием для их преодоления является разработка языка, на котором сопоставительный анализ может быть понят и осознан представителями обеих областей психологической профессии. Как и в любой субъективной проблеме, внимательный анализ наличного положения дел сам по себе является средством терапевтической помощи.

Развитие психологической науки и практики, по-видимому, не идет по путям их конкурентной борьбы, взаимного поглощения или нивелировки различий между ними. Условием подлинного и необратимого развития является становление диалога между академической и практической психологиями, в котором эти области, сохраняя глубокое своеобразие своих социальных целей и когнитивных структур, обрели бы возможность взаимопонимания и взаимодополнения. Метафорой такого обоюдно необходимого диалога, не стирающего, а развивающего фундаментальные различия между партнерами, является взаимодействие полушарий человеческого мозга.

 

1. ВеккерЛ. М. Психические процессы. Т. 1—3. Л., 1974—1981.

2. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1983.

3. Леонтьев А. И. Психология образа // Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1979. № 2. С. 3—13.

4. Эткинд А. М. Описание субъективной реальности как задача исследования индивидуальности // Психологические проблемы индивидуальности: Научн. сообщ. К семинару-совещ. молодых ученых (Ленинград, 14 – 17 мая 1984 г.) / Редколл.: Б.Ф. Ломов и др. Вып. 3. М., 1984. С. 44—50.

5. Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1976.

6. Ярошевский М. Г. О роли дефектологических исследований Л.С. Выготского в становлении его общепсихологической концепции // Дефектология. 1985. № 6. С. 78—85.

7. Cantor N., Mischel W. Prototypicality and personality // J. of Research in Pers. 1979.N 13. P. 187—205.

8. Horney K. Neuroses and human growth. N.Y.: Morton, 1950.

9. Lerner M. Observer's evaluation of a victim: Justice, guilt and veridical perception // J. of Pers. and Soc. Psychol. N 20. 1971. P. 127—135.

10. Ross L. The intuitive psychologist and his shortcomings // Advances in Exp. Soc. Psychol. 1977. N 10. P. 173220.

 

Поступила в редакцию 10.IV 1987 г.



1 Статья написана на основе докладов, прочитанных на заседании в секторе проблем научного творчества Института истории естествознания и техники АН СССР (руководитель — М.Г. Ярошевский) и на постоянном семинаре по социально-психологическому тренингу Таллинского педагогического института (руководитель — X. Миккин).