95

 

ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ

 

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ДИЛЕММА «БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ИЛИ УСТАНОВКА»?

 

А.С. ПРАНГИШВИЛИ, Ф.В. БАССИН, П.Б. ШОШИН

 

В № 3 «Вопросов психологии» за 1984 г. помещена полемическая статья В.В. Григолавы «Бессознательное и установка» [5]. В ней обстоятельно излагается точка зрения тех последователей Д.Н. Узнадзе, которые решительно отрицают правомочность концепции бессознательного как специфической области психики. Основное содержание статьи можно резюмировать следующим образом. Сознание отнюдь не исчерпывает всей психики. Существуют также неосознаваемые психические феномены, определенный класс которых представлен понятием бессознательного. Однако альтернативная концептуализация, развиваемая теорией Д.Н. Узнадзе, а именно установка, во всех отношениях предпочтительнее. Более того, как ярко подытоживает автор в заключительной фразе своей статьи, «...бессознательное вообще является фикцией, а установка — реальностью».

Еще до появления данной статьи почти идентичный материал того же автора был включен в качестве главы в готовящийся ныне к печати IV, заключительный том коллективной монографии «Бессознательное: Природа, функции, методы исследования» [1]. Стремясь к самому широкому обсуждению проблемы бессознательного, мы, как редакторы-составители этого тома, сочли уместным и даже желательным опубликование в его составе материала, в котором звучат остро критические ноты. В контексте всего тома глава, написанная В.В. Григолавой, представляет лишь одну из точек зрения, которую читатель без труда соотнесет с позициями других авторов, большинство которых даже не задается вопросом о реальности бессознательного, очевидно, считая такой вопрос тривиальным. Однако, направив свою главу для дополнительного, притом опережающего опубликования в научном журнале, В.В. Григолава лишил ее той системы отсчета, в которой только и возможно ее адекватное прочтение. Настоящим ответом мы попытаемся в какой-то степени восполнить этот пробел.

Следует сразу же оговориться: далеко не все положения, отстаиваемые В.В. Григолавой, являются спорными. Так, между нами нет расхождений по поводу того, что психику нельзя свести к одному только сознанию. Мы также солидарны с ним, когда он критикует распространенную еще у нас неточность в употреблении таких терминов, как «неосознаваемое», «бессознательное», «неосознанное». Наши разногласия начинаются там, где В.В. Григолава трактует бессознательное и установку как непримиримых конкурентов, и достигают высшей точки, когда концепция бессознательного им полностью обесценивается. В этой связи мы и считаем необходимым изложить наши взгляды.

1. В литературе мы находим следующие два принципиально различных толкования термина «бессознательное». Они приведены в первом томе монографии [1] и воспроизведены в заключительной статье ее четвертого тома. Принадлежат же они Г. Рорахеру, известному австрийскому философу и психологу, и Л.С. Выготскому.

Г. Рорахер: «Не существует неосознаваемой психической деятельности как промежуточного звена между мозговыми процессами и активностью сознания, существуют только разные степени ясности сознания... В мозгу... непрерывно разыгрываются процессы возбуждения, которых мы совершенно не замечаем.

 

96

 

Это процессы неосознаваемые в точном смысле этого слова, но это не неосознаваемые психические процессы (неосознаваемые мысли, стремления и т.п.), а неосознаваемые процессы нервного возбуждения, т.е. органические электрохимические проявления. Необходимо ясно понимать это различие, чтобы избежать недоразумений» [11; 164—165].

Л.С. Выготский: «Бессознательное не отделено от сознания какой-то непроходимой стеной. Процессы, начинающиеся в нем, часто имеют свое продолжение в сознании и наоборот, многое сознательное вытесняется нами в подсознательную сферу. Существует постоянная, ни на минуту не прекращающаяся живая динамическая связь между обеими сферами нашего сознания. Бессознательное влияет на наши поступки, обнаруживается в нашем поведении и по этим следам и проявлениям мы научаемся распознавать бессознательное и законы, управляющие им» [3; 94].

Мы привели эти два разных понимания идеи бессознательного, во-первых, для того, чтобы подчеркнуть сохраняющуюся и поныне в работах разных авторов полярность ее трактовок, а во-вторых, чтобы напомнить, что попытки изгнания бессознательного из психологии уже сами по себе имеют свою довольно длинную историю. Так, еще Г. Лейбницем было введено представление о так называемых «малых восприятиях», которыми он пытался «восполнить пробел, когда сознание не подтверждает факта существования психики в субъекте» (цит. по [5; 147]). А далее В.В. Григолава еще более отчетливо указывает на свою близость к такому пониманию: «Достойно внимания то обстоятельство, что психика, перешедшая в бессознательное, для Лейбница не является чем-то «глубинным», как у Фрейда, а просто продолжает свое существование в виде ослабленного сознательного или малого восприятия» [5; 147]. И еще более решительно: «Лейбниц, несомненно, правильно указал, что сознание и психика не идентичны и для восполнения пробела между ними он ввел понятие «малые восприятия» [5; 148].

Если мы вспомним теперь тезис о существовании «разных степеней ясности сознания», которую допускает и Г. Рорахер, то станет очевидным, что перед нами стойкая, уже многовековая традиция в отношении к проблеме бессознательного, отвергающая его существование как определенной психологической реалии и соглашающаяся на его «допуск» в психологию разве только в качестве некоего ущербного, редуцированного «малого» сознания. Наша же позиция скорее отвечает тому пониманию места и роли бессознательного, какое обрисовано в приведенных выше словах Л.С. Выготского.

2. Как отметил недавно Б.Ф. Ломов [7; 153], «исследуя психические явления, мы, конечно, не можем ограничиваться анализом только их осознаваемых компонентов. Проблема соотношения осознаваемого и неосознаваемого является в психологии одной из важнейших». Совершенно очевидно, что такая оценка значения проблемы неосознаваемого предполагает, что психическая деятельность, протекающая в условиях ее неосознания субъектом, обладает рядом специфических качеств, которые оправдывают ее рассмотрение как деятельности особого вида, как деятельности качественно своеобразной. Именно эти качественно своеобразные черты неосознаваемой психической деятельности и послужили основой для введения в психологию не только идеи установки по Д.Н. Узнадзе, но и ряда других категорий, каждая из которых отражает те или иные дифференцированные оттенки и проявления этой деятельности.

Проблема неосознаваемости — это при широком ее рассмотрении прежде всего проблема разных форм и механизмов неосознаваемости. Под неосознаванием мы подразумеваем обширный и довольно аморфный класс состояний и процессов, весьма различных по своему характеру и происхождению. Это и разного рода рефлекторные автоматизмы, и действия, выполняемые как постепенно образовавшаяся «привычка», и некоторые особенности инфантильной психики (неосознание ребенком до определенной фазы онтогенеза его собственной речи), и первые этапы эмоций (по С.Л. Рубинштейну), и действия, выполняемые в условиях ситуационного отвлечения

 

97

 

внимания «на другое». Поэтому «неосознаваемое» — это сборное понятие, конгломерат состояний, лишенный всякого внутреннего психологического единства, кроме отрицательной черты — быть неосознанным. Однако и здесь возможны определенные классификации, причем наиболее существенная заключается в следующем: неосознание возникает иногда благодаря причинам, посторонним тому процессу, который должен был бы быть осознан, лежащим вне этого процесса; иногда же оно возникает как прямое следствие особенностей самого этого процесса, и только тогда мы можем говорить о более глубокой форме неосознания, о бессознательном. Мы приведем некоторые примеры сложного соотношения и непростого разграничения обеих этих форм неосознания.

Это, например, способность к неосознаваемой переработке информации, происходящей так, что субъекту становится известным (осознается им) только конечный ее результат, в то время как процесс этой переработки совершается частично или даже полностью неосознаваемым образом. В литературе было многократно показано, какую роль подобная неосознаваемая переработка информации выполняет в процессах художественного и научного творчества. Можно было бы привести множество автобиографических и косвенных электрофизиологических доказательств того, что внезапного рода научные или художественные «догадки», «озарения», «Aha-Erlebnis'ы» и другие сходные решения проблем, возникающие после предшествующих осознаваемых, но тщетных попыток их анализа, являются как бы завершающим этапом этой деятельности, своего рода негэнтропийным (упорядочивающим) эффектом работы, частично или даже полностью ускользающей от ее осознания в условиях бодрствования.

Что же в подобных случаях мешает осознанию всего процесса? По-видимому,— и здесь мы должны говорить очень осторожно,— то обстоятельство, что переработка психологической информации происходит в этих случаях в условиях представленности содержаний на уровне не развернутых оречевленных «значений», а на уровне неоречевленных «смыслов» [4]. Косвенным доказательством справедливости такого понимания является хотя бы то, что способность к осознанию собственной речи возникает у ребенка лишь на определенной ступени онтогенеза, ранее которой он не может сделать объектом мысли свою же собственную мысль. И эта фаза онтогенеза совпадает во времени с переходом к мышлению в «значениях». То, что «осознается», должно обязательно иметь, как это утверждает школа Ж. Лакана, какое-то собственное «имя» или «знак», пусть рудиментарный.

Другой особенностью неосознаваемого, стоящего на грани с бессознательным и, возможно, опять-таки сложно с ним переплетающегося, является проявление его в условиях сновидной активности благодаря присущей ему способности придавать символически переработанный, образный характер эмоционально насыщенным переживаниям бодрствования. Яркие примеры этой символической образности приведены в монографиях И.Е. Вольперта [2], В.Н. Касаткина [6],  Р. Дессуаля [9] и многих других. О терапевтическом значении этой образной продукции уже много писалось, и сейчас мы не станем возвращаться к этой теме.

Как дальнейшие примеры можно было бы привести неосознаваемость процессов, наблюдаемых в той фазе «рождения» высказывания, когда последнее еще не оречевлено, когда происходит только селективный поиск адекватного выражения исходного смысла того, что должно быть сказано, во внутренней или экстериоризированной речи. Или когда в порядке «психологической защиты» происходят сложные замещения одних переживаний бодрствования другими, без того, чтобы осознавался именно защитный характер этих трансформаций. Или когда в условиях клиники эмоционально насыщенные переживания бодрствования находят свое выражение в поведении, вызывая опять-таки символически связанные с ним патологические изменения соматических функций организма и т.д.

Отличием большинства этих проявлений является то, что их неосознаваемость

 

98

 

либо неустранима на момент исследования (как, например, когда она является следствием онтогенетически недостаточной зрелости функции речи или психосоматическим синдромом), либо же устранима только с помощью определенных форм психотерапевтического вмешательства.

Количество таких примеров можно было бы значительно увеличить [1; т. I—III]. Однако и сказанного достаточно, чтобы сделать понятным, почему наличие своеобразных черт у психической деятельности, протекающей без ее осознания субъектом, во всяком случае оправдывает ее рассмотрение как определенной, качественно особой формы нормальной и патологически измененной психики человека.

3. Как включенную в область неосознаваемого в его широком истолковании следует, естественно, рассматривать и психологическую установку, по крайней мере некоторые ее формы1 в том понимании, которое дал этому термину Д.Н. Узнадзе. Однако распространить понятие установки на все беспредельное многообразие неосознаваемых состояний значило бы полностью отвлечься от «принципа опосредованности» реакций (от принципа определяемости эффекторных и сенсорных реакций не только стимулом, но и установкой), значило бы полностью перечеркнуть тот точный и строгий смысл, который придал этому термину Д.Н. Узнадзе и благодаря которому идея установки смогла сыграть свою выдающуюся роль в развитии психологических представлений второй половины нашего века.

Установка, безусловно, является важнейшей категорией современной психологии, но категорией отнюдь не вытесняющей или замещающей другие проявления неосознаваемости, а выполняющей свою специфическую роль в качестве фактора, скрыто или явно детерминирующего каждое проявление поведения человека.

Перед теми, кто стремится к дальнейшему развитию учения об установке, стоит поэтому нелегкая, но очень важная задача более четкого определения именно специфики этой роли, качественного своеобразия тех функций, которые выполняются установками в организации поведения и прежде всего в придании поведению черт не механической суммы реакций, а системы поступков, действий, видов деятельности. Именно на путях раскрытия этого системообразующего влияния установок следует ожидать дальнейшего раскрытия как феноменологии психологических установок, так и огромного значения установок для теории человеческой деятельности.

4. Посмотрим теперь, как обосновывает В.В. Григолава свое отрицательное отношение к концепции бессознательного. В качестве единственного довода он приводит название соответствующего параграфа одного из трудов Д.Н. Узнадзе [8], которое гласит: «Ненужность понятия бессознательного». Тем самым, как считает В.В. Григолава, создатель теории установки «отвергает законность бессознательного психического». Это мнение Д.Н. Узнадзе о «ненужности», или, если угодно, «незаконности» понятия бессознательного датировано 1919 годом. Однако четверть века спустя, как свидетельствует В.В. Григолава все в той же статье, Д.Н. Узнадзе уже усматривал в учении З. Фрейда «рациональное зерно, которое, по-видимому, должна использовать научная психология» [5; 145]. Это суждение не могло не затрагивать и краеугольного камня теории З. Фрейда — понятия бессознательного2, без которого данная теория, образно говоря, рассыпается в пыль, не оставляя после себя никаких зерен, в том числе и рациональных. Из приведенных В.В. Григолавой (увы, всего двух, притом косвенных и обрывочных) указаний на отношение Д.Н. Узнадзе к глубинной психологии вытекает, что оно не оставалось

 

99

 

застывшим, что оно эволюционировало, причем в позитивном направлении. Эта тенденция, как известно, была впоследствии продолжена рядом важнейших представителей грузинской психологической школы. Не случайно именно в Тбилиси в 1979 г. был организован II Международный симпозиум по проблеме бессознательного, на котором обозначались новые перспективы развития теории установки с использованием всего того рационального, что содержится в недрах глубинной психологии.

Между тем эволюционировала и концепция бессознательного — предмет отрицательного суждения Д.Н. Узнадзе. От нее многократно отпочковывались все новые и новые модификации. Развитие шло, в частности, по линии освобождения от ее наиболее навязчивых экстремизмов. Следовательно, понятное нам неприятие Д.Н. Узнадзе ортодоксальной версии бессознательного нельзя автоматически переносить на все последующие его трактовки. В нашей дискуссии обеим сторонам, очевидно, не достает данных (а проведение соответствующего исследования представляло бы большой интерес для истории отечественной психологии), касающихся отношения Д.Н. Узнадзе к инвариантному эвристическому ядру всех имеющихся к настоящему времени модификаций психологического понимания бессознательного.

А ядро это состоит в утверждении существования специфического компонента человеческой психики, содержание которого скрыто как от внешнего наблюдателя, так и от интроспективного анализа самого субъекта, но вместе с тем оказывающего существенное, иногда детерминирующее влияние на сознание и поведение индивида. Сейчас накоплено немало фактов научного и обиходного характера, подтверждающих здравость такого утверждения. Здесь уместно упомянуть многочисленные, известные каждому случаи внешней алогичности, иррациональности, встречающиеся в высказываниях и поступках любого человека в моменты, когда его деятельность сопряжена с риском актуализации в сознании болезненных или просто дискомфортных переживаний прошлого. Не менее красноречивы обнаруживаемые также и в лабораторных условиях явления избирательности восприятия и памяти. О том же говорят постоянно регистрируемые в клинической практике случаи психосоматических расстройств, подлинные причины которых непонятны больному. Все эти и бесчисленные другие явления того же порядка удается объяснить путем обращения к бессознательному. Насколько нам известно, ни одна иная релевантная концепция не позволяет дать объяснения столь широкому кругу таких фактов. Но ценность концепции бессознательного не только в способности что-то объяснить. На ее основе возможен прогноз поведения индивида в определенных условиях и что, конечно, самое важное — лечение больных, страдающих определенным классом душевных и соматических недугов.

Понятие бессознательного не более чем один из многочисленных инструментов научного познания человеческой психики. У него немало конкурентов, в чем-то иногда более успешных. В чем-то оно терпит и неудачу, что дает очередной толчок к его пересмотру, исправлению. Как мы знаем, это участь всех, даже самых успешных научных концепций. Но лишь немногие из них в условиях стремительного роста современной науки обнаружили ту жизнеспособность, какую продемонстрировало понятие бессознательного, что в большой степени явилось результатом его высокой полезности как в научном, так и в прикладном плане.

Не удивительно, что В.В. Григолава так и не привел ни одного теоретического или апеллирующего к фактам довода, который бы обосновывал его тезис «бессознательное вообще является фикцией». Не найдем мы в его статье и упоминания критериев, которыми он пользуется, относя одни научные концепции к фиктивным, а другие — к реальным. Если таким критерием считать доступность прямому наблюдению, то фикцией пришлось бы назвать не только бессознательное, но и установку, а заодно и многие (возможно, даже все) другие категории научной психологии. (Такое уже бывало: вспомним запальчивые высказывания

 

100

 

в подобном духе лидеров бихевиоризма — см., например, [12; гл. 1].) Поместив же установку в область реального, поскольку она не раз доказала свою теоретическую и прикладную состоятельность, мы должны будем поступить точно так же и с бессознательным.

5. В заглавии обсуждаемой статьи между словами «бессознательное» и «установка» поставлен соединительный союз «и». Но это очевидное недоразумение. Судя по содержанию статьи, ее название должно было бы выглядеть чуть иначе: «Бессознательное или установка». Именно так имплицитно расценивает автор соотношение между обеими категориями. Он не пытается рассмотреть (хотя бы критически) возможности включения обеих категорий в единую концептуальную схему. В его представлении они априори взаимно исключают друг друга.

Однако бессознательное и установка не являются, да и не могут являться конкурентами, как не являются таковыми категории сознания и восприятия, мотива и аттитюда и т. д. Правда, и бессознательное, и установка суть продукты интегративной концептуализации определенных совокупностей неосознаваемых психических процессов и феноменов. Но эти совокупности не совпадают друг с другом уже потому, что слишком различна природа интегрируемых элементов. Если в классической концепции установки интегрированы неосознаваемые предиспозиционные характеристики восприятия, то бессознательное является надобразованием всего того, что не может быть впрямую актуализовано в сознании.

Если (развивая трактовку Д.Н. Узнадзе) термином «установка» обозначить всю систему предиспозиций когнитивной и исполнительной сфер психики, то мы получаем исключительно мощный инструмент исследования психической деятельности. В расширенном понимании установка становится фундаментальным системообразующим началом человеческой психики, обеспечивающим саму возможность ее функционирования во всем многообразии и индивидуальной, уникальности. Включив в понятийный аппарат теории установки такие категории, как вытеснение, символику, психологическую защиту, можно строить универсальную теорию установки с поистине необозримыми горизонтами применения. Напротив, стремление отгородить теорию установки от всего того, что связано (пусть только исторически) с адекватно переработанными инородными концепциями, таит в себе реальную угрозу стагнации.

6. Как же в свете всего сказанного выше следует представлять соотношение между понятиями «неосознаваемое», «бессознательное» и «установка»? На наш взгляд, при определении этого соотношения необходимо исходить из отчетливого понимания дифференцированности существа и роли этих категорий. Так, если мы отождествляем представление о психологической установке с аморфным представлением о неосознаваемом вообще, то мы грубо искажаем строгий смысл, приданный идее установки Д.Н. Узнадзе и заключающийся в непосредственном обеспечении именно и только наличием установок системного характера поведения (это понимание установок как системообразующего фактора поведения выступило особенно отчетливо в литературных работах последнего десятилетия). Если мы отождествляем представление о бессознательном с представлением о неосознаваемом вообще, то мы допускаем ошибку смешения процессов, неосознаваемость которых имеет случайный, внешне обусловленный, преходящий характер. Наконец, отождествляя понятие установки с представлением о бессознательном, мы допускаем ошибку смешения непосредственного системообразующего фактора поведения с процессами, которые также могут стать системообразующим фактором действий и деятельности, но должны для этого тем или другим способом активно преодолеть стоящие перед нами психологические барьеры.

Мы полагаем, что только на путях такого учета конкретного содержания, скрывающегося за каждым из трех рассмотренных терминов возможен адекватный анализ их взаимоотношений. Любое отклонение от этой линии нам представляется ошибочным и, если речь идет об установке, влечет за собой резкое изменение смысла,

 

101

 

приданного этому понятию классиком советской психологии Д.Н. Узнадзе.

7. А теперь после краткого изложения нашего общего понимания взаимосвязи идей неосознаваемого, бессознательного и установки вернемся вновь к статье В.В. Григолавы и проследим более точно позицию сторонников «освобождения» психологии от идеи бессознательного.

По мнению Д.Н. Узнадзе, единственная заслуга З. Фрейда заключается в его указании, что «сознательные процессы далеко еще не исчерпывают всего содержания психики и что поэтому возникает необходимость признания процессов, протекающих вне сознания» (цит. по [5]). Но в таком случае возникает, естественно, вопрос: как же назвать эту «часть» психики, эти психические процессы, которые протекают вне сознания и которые, как мы видели, очень разнотипны? Этот же вопрос ставится, как отмечает В.В. Григолава, такими видными советскими исследователями, как С.Л. Рубинштейн, А.Н. Леонтьев, Е.В. Шорохова [5; 149].

В настоящее время мало кто отрицает существование психики также вне сознания, реальность «неосознаваемой психики». Однако мы хотели бы еще раз подчеркнуть, что неосознаваемое — это сборное понятие, разные компоненты которого по-разному соотносятся с сознанием и поэтому ограничиваться дихотомией «осознаваемое — неосознаваемое» нельзя. Здесь нужны белее четкие, более дробные дифференциации.

Когда мы говорим о бессознательном, мы имеем в виду определенную разновидность неосознаваемых процессов, имеющих и свою специфическую феноменологию, и свои специфические отношения к вполне осознаваемым процессам, играющим свою специфическую роль в динамике психических процессов. А другая, отнюдь не менее важная разновидность неосознаваемого — психологическая установка — имеет иную феноменологию и иные законы проявления. Поэтому на вопрос, поставленный в качестве заголовка настоящей статьи, мы отвечаем отрицательно. Идея неосознаваемой установки отнюдь не вытесняет из психологии проблему бессознательного, отнюдь не превращает ее в фикцию. И бессознательное, и установка — это категории совершенно реальные, в равной степени необходимые для построения адекватной картины психики.

 

1. Бессознательное: Природа, функции, методы исследования / Под ред. А.С. Прангишвили, А.Е. Шерозия, Ф.В. Бассин. Тбилиси. Т. I — 1978.—786 с; т. II — 1978.— 686 с; т. III — 1978.— 796 с; т. IV — 1984 (в печати).

2. Вольперт И. Е. Сновидения в обычном сне и гипнозе.— Л., 1966.— 274 с.

3. Выготский Л. С. Психология искусства,— М., 1965.— 569 с.

4. Выготский Л. С. Мышление и речь. — М., 1934.— 324 с.

5. Григолава В. В. Бессознательное и установка. — Вопросы психологии. 1984. № 3. С. 145—150.

6. Касаткин В. Н. Теория сновидений: Некоторые закономерности возникновения и структуры.— Л., 1967.— 351 с.

7. Ломов Б. Ф. Ответ профессору Ф.В. Бассину.— Психологический журнал. 1982. № 6. С. 152—153.

8. Узнадзе Д. Н. Место бессознательного в психологии.— Вестник Тбилисского ун-та. 1919. № 1 (на груз. яз.).— Цит. по [5].

9. Dessoile R. Théorie et pratique du ŕêve éveilé dirigé.— Geneve, 1961.— 206 p.

10. Delay J. Perspectives psychosomatiques — Rev. méd. Psychosomatique. 1960. T. 2, 3. P. 7—22.

11. Rohracher H. Die Arbeitsweise des Gehirns und die psychische Vorgänge.— München, 1967.— 196 S.

12. Skinner B. F. Beyond freedom and dignity.—N. Y., 1971.—216 p.

 

Поступила в редакцию 3.IX 1984 г.