Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в девятнадцатилетнем ресурсе (1980-1998 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

44

 

ФИЛОСОФСКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

 

Ф. Т. МИХАЙЛОВ

 

Психологическая теория начинается с эксперимента, и будущий исследователь формируется как психолог, лишь овладевая его специальными методиками. А психологические методики сегодня — дело не простое. Матрицы и тесты, кибернетика и теория управления, инженерный расчет и программирование быстродействующих вычислительных машин — во всем здесь «дышит интеграл», все строится на хрупкой строгости математических формул. Психолог вооружается количественными методами исследования, и чисто качественные, интроспективно или по поведению определяемые реалии психических процессов получают свою меру. Психология стремится стать точной наукой.

И не одна она, и не она первая перешагнула рубеж, отделяющий теоретическое переосмысление количественно определенного предмета от эмпирической стадии формирования первичных научных представлений о нем. Биология успешно осуществляет свое движение в том же направлении, еще раньше — физика, увлекшая за собой связанные с ней дисциплины. Но каждая из них сталкивалась на этом пути с труднопреодолимым препятствием — с вопросом: а что же, собственно, мерить, что подвергать количественному анализу? Иными словами, если теория начинается с эксперимента, то с чего начинается сам эксперимент?

 

Более семидесяти лет прошло с момента выхода в свет книги В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». И за эти десятилетия научное познание круто изменило представления человека о мире окружающих его вещей. Научное знание превратилось в производительную силу общества, что оказалось возможным прежде всего потому, что естественнонаучное знание сумело вылиться в пластичную форму алгоритма, стать точной мерой действия природных сил (см. [2; 227—228, 84, 204, 26]). Но на протяжении этих десятилетий во всех областях бурно развивающегося научного знания снова и снова возникала необходимость определить сам предмет исследования, определить и в качестве теоретической модели представить то, что исследуется в данном случае, то, что измеряется, то, что скрывается за математическими формулами. Иными словами, на протяжении этих десятилетий снова и снова возникала та самая ситуация, которая не случайно оказалась в центре внимания В. И. Ленина в самом начале нашего века. Ведь именно при теоретическом осмыслении самими естествоиспытателями предмета естествознания (физики — прежде всего) возникали «метафизические» (философские) парадоксы, идеалистическая интерпретация которых дана была эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом.

 

45

 

Напомним же, в чем В.И. Ленин увидел причину и суть этих парадоксов.

На эмпирической стадии формирования научных представлений о природных процессах стихийно сложилось устойчивое заблуждение: знание о них есть обобщение, непосредственно следующее за наблюдениями и экспериментами с веществами и силами природы. Вопрос о предмете той или иной области научного знания перед «физиками» — естествоиспытателями — не возникал, так как им казалось, что именно этот предмет непосредственно ими и наблюдается и испытывается. Только ведь ни одна из естественных наук не изучает Natura naturans (источник всех вещей), ибо в опыте она предстает перед ними только как Natura naturata (совокупность всех вещей). Поэтому о единой природе всего сущего может судить не та или иная «физика» (астрономия, механика, медицина и т. п.), а только такая теория, которая за физической непосредственностью вещей способна разглядеть их ненаблюдаемую в опыте общую природу1.

Но, с другой стороны, тут же возникал вопрос о методе подобной теории. Если, как тогда казалось, метод натуралиста — «рисунок с натуры», воспроизведение в структуре опыта и суждений объективной структуры свойств изучаемого объекта, то метод «метафизики» (философии) может быть лишь логикой умозрения, логикой мышления как такового. Представители эмпирического естествознания были глубоко убеждены в том, что их теории состоятельны именно потому, что начинаются они в опыте, в эксперименте. Но что же может быть гарантом истинности суждений о ненаблюдаемой природе вещей? А ведь и для естественников далеко не безразлично, что понимается в этих суждениях под единой природой всего сущего: воля и цель творца или же пространственно протяженная, во времени изменяющаяся телесная субстанция — материя. Из опыта, как мы помним, подобные суждения не выводимы, а следовательно, и сам их предмет может оказаться в конце концов бессодержательной абстракцией2.

Таким образом, тактика эмпирических исследований природы оказалась оторванной от стратегии познания и противопоставленной ей. Приемы, способы и средства изучения особенного круга вещей и всеобщий метод мышления разошлись по разным полюсам: первые, казалось бы, полностью «объективизировались», тогда как второй не менее радикально «субъективизировался». Умозрительная психология при этом не могла не стать одной из ветвей «метафизики», занимаясь профессиональными задачами последней: раскрытием чисто субъективных, познавательных способностей человека. «Метафизические рассуждения» психологов могли в этих условиях опираться лишь на абстрактный феноменологизм и интроспекцию, но, с другой стороны, и вся гносеологическая проблематика философского эмпиризма строилась как собственно психологическое исследование наличных человеческих способностей: ощущений, восприятий, представлений, памяти, мышления и т. д. «Библия» эмпиризма — «Опыт о человеческом разуме» Д. Локка— читается сегодня как популярный учебник по психологии, а работы

 

46

 

психологов, даже более поздних, например таких, как Г. Эббингауз, В. Вундт, легко принять за чисто гносеологические изыскания. Однако противоположность объектных методов естественнонаучной теории умозрительным и интроспективным методам философии (и психологии) лишь демонстрировала собой правоту известного принципа: крайности сходятся. И, добавим, сходятся как раз в том пункте, который породил и ту и другую крайность. Их породил как раз всеобщий тип теоретического (научного) сознания эпохи, для которой конечная цель — технологическое применение науки, естествознания. Цель определяла средства и способ отношения к предметам деятельности, средства и способ полагания предмета. Пространственное взаимодействие тел— исходный принцип этого способа. Благодаря ему даже сам субъект предстает перед теоретиком прежде всего телом. Правда, при этом умному теоретику приходится все же считаться с реальной несводимостью мышления (а тем самым и всей сферы субъективности) к роли одного из эффектов взаимодействия, что, в свою очередь, не может не привести его в конце концов к противопоставлению тела и души друг другу (пресловутая психофизическая проблема) вплоть до утверждения самостоятельности телесной и духовной субстанций (Р. Декарт). Причем, что естественно в этом случае, и науки, обращенные к первой из них, противопоставляют себя философии и психологии, якобы занятым исключительно сферой духа и души.

Такой, т. е. «пространственный», способ полагания предмета равно характерен как для «объективных наук», так и для их «философской совести», для метафизики. Предмет здесь, как писал Маркс в «Тезисах о Фейербахе», «...берётся только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно» [3; 1]. В этом причина устойчивости эмпирических иллюзий и в философии, и в естествознании, и в психологии.

Лишь на рубеже XIX—XX столетий, когда в естествознании (в физике — в первую очередь) начался бурный процесс внедрения в частные методики средств и способов количественного, математического анализа, стало невозможным игнорировать тот факт, что не только объект стоит перед исследователем, но и... исследователь стоит перед объектом. Сама субъективная способность исследователя поставить этот объект перед собой (представить его в качестве предмета изучения), т. е. все исторически развитые средства и способы исследования, которыми он овладел и которые ему предстоит усовершенствовать и развить, явно характеризуют уже не только природу объекта, но и формирующуюся природу субъекта познания. И тема субъекта прозвучала как гром среди ясного неба, нарушая «предустановленную гармонию» теории и метода эмпирического естествознания, исходившего из «факта» прямой зависимости способов экспериментирования и осмысливания результатов опыта от объекта как такового. И не с горных высей «метафизики» (философии) донесся этот гром. Историческая субъективность3 метода теоретизирования проявила себя в физике — именно в этой, самой, казалось бы, объективной из всех наук — в непосредственной связи с процессом математизации физического знания.

Если раньше математическая формула выглядела экономной формой записи устойчивого, закономерного отношения веществ и сил, найденного в эксперименте с самими объектами, то системы уравнений, математическое решение которых приводит к новым определениям физической реальности — никак не укладываются в эмпирические представления о процессе познания. Уравнения после опыта — понятно, но не до, не вместо опыта! Так что же тогда изучает физика как наука?

 

47

 

Что представляет собой та реальность, которая, с одной стороны, дана нам в ощущении (т. е. она-то, реальность эта, только тогда и реальна для нас, когда мы осознаем полученные от нее наши ощущения), а, с другой стороны, само осознание настолько теперь насыщено математическими знаками и символами, настолько математизировано, что самим физикам стало казаться: физическая реальность исчезла, исчезла материя — остались одни уравнения!

В.И. Ленин цитирует А. Рея: «...Абстрактные фикции математики создавали как бы некоторый экран между физической реальностью и тем способом, как математики понимают науку об этой реальности. Они смутно чувствуют объективность физики... они хотят быть, прежде всего, объективными, когда они берутся за физику, они стараются опереться на реальность и удержать эту опору, но прежние привычки берут свое. И, вплоть до энергетики, которая хотела построить мир более прочно и с меньшим количеством гипотез, чем старая механическая физика, — стремилась скопировать (decalquer) чувственный мир, а не воссоздавать его, — мы все же имеем дело с теориями математиков... экспериментатор не находит здесь того стихийного доверия, которое внушает ему постоянное соприкосновение с физической реальностью... Кризис физики состоит в завоевании физики духом математики» [4; 325]. В.И. Ленин заключает: «Такова первая причина «физического» идеализма. Реакционные поползновения порождаются самим прогрессом науки. Крупный успех естествознания, приближение к таким однородным и простым элементам материи, законы движения которых допускают математическую обработку, порождает забвение материи математиками. «Материя исчезает», остаются одни уравнения. На новой стадии развития и, якобы, по-новому получается старая кантианская идея: разум предписывает законы природе» [4; 326].

Кризис физики и его следствие — «физический идеализм» — есть не что иное, как рефлексия эмпирического сознания естествоиспытателей на острое столкновение его основания с реалиями естественно-исторического познавательного процесса. В самом своем основании эмпиризм механистического естествознания не (если не сказать: «анти») историчен. И субъект, и объект познавательной деятельности здесь стоят друг перед другом, каждый со своими неизменными свойствами. Объект таков, каким его находит в опыте, в наблюдении и в эксперименте познающий субъект, а этот последний изначально наделен потребностями и способностями воспринимать и осмысливать реальность объекта. Понимание процесса познания сводится таким образом к «Анализу ощущений» (так и называется одна из книг физика Маха), к «гносеологизации» физиологии органов чувств (см. В.И. Ленин о И. Мюллере [4; 322]), к обсуждению вопросов о способности этих органов передавать на суд разума образы реально существующего мира, к описанию форм, в которых протекает осмысление этих образов (т.е. к задачам формальной логики), — короче: к обсуждению «естественных» возможностей представителя вида Homo sapiens адекватно отражать данный ему в ощущении объект. Предмет теории — сама физическая реальность, и именно та, которую наблюдают и с которой экспериментируют физики, а метод теории — естественный метод применения естественных органов для восприятия и осознания воспринятого. Таково основание эмпиризма.

Однако реалии естественно-исторического познавательного процесса оказались иными. Историческое развитие способов полагания предмета изучения (в частности: развитие математического анализа и вообще логических средств) сделало непреодолимым для мышления эмпирика реальное положение дел: истина есть процесс. И не столько процесс соотнесения всей совокупности переживаний экспериментатора

 

48

 

с реальностью фактора, в опыте непосредственно представшего перед ним, сколько иной процесс, процесс, служащий основанием и для названного выше «соотнесения». Истина — это длящийся ровно столько, сколько существует на Земле культура людей, выливающийся в свои исторически особенные формы единый процесс отождествления всей совокупности развивающихся способов и средств предметной человеческой деятельности — этого реального богатства субъективных способностей человека (см. [1; 476]), включающего в себя и технику [5; 183], и математику — с самим преобразуемым и изменяемым этим процессом его вечным объектом: с универсальной и бесконечной Природой. В.И. Ленин постоянно возвращается к противопоставлению истины как процесса развития человеческой субъективности, воспроизводящей в себе объективную реальность преобразуемой природы, эмпирическому пониманию истины. Смело можно утверждать, что основной пафос «Материализма и эмпириокритицизма» прямо связан с разоблачением реакционных гносеологических выводов из кризиса методологии естествознания (прежде всего — физики) по вопросу об истине. И через несколько лет после опубликования книги, возвращаясь к исследованию философских проблем науки, к философии и ее истории, В.И. Ленин постоянно отмечает необходимость диалектического, т. е. историко-материалистического понимания процесса познания, процесса движения и развития истины [5; 152—153, 162, 178, 183, 193 и др.].

Теперь можно ответить и на вопрос: с чего же начинается эксперимент?

Любая гипотеза, требующая экспериментальной проверки, есть лишь шаг в историческом движении научной мысли. Его обоснование — в логике этого движения, т. е. во внутреннем содержательном единстве и целостности процесса развития способов деятельности, предметом которых стал и изучаемый объект. Естественно, процесс развития способов деятельности человека (а тем самым и его способностей), с одной стороны, гораздо шире профессионального развития научной теории того или иного предмета. Его историческая целостность в качестве недостающего ей «органа» формирует каждую особенную научную теорию. С другой же стороны, в логике и в содержании каждой отдельной научной теории прежде всего воспроизводится единое основание (и логика его развития) исторической целостности всех способов деятельности человека, но именно таким образом, что все дальнейшее развитие культуры оказывается в зависимости от развития данной научной теории. И если психолог исходит из эмпирических представлений об истине, то практически это означает прежде всего то, что к своему эксперименту (и к его математической «обработке») он подходит, отвлекаясь от истории своей собственной субъективности, от истории становления проблемы, породившей проверяемую им гипотезу. Не обременяя себя рефлексией на историю тех всеобщих форм, в которых протекает его собственное теоретическое мышление, он принимает за научный факт совпадение данных эксперимента с его исходными предпосылками, даже если они некритически заимствованы из иных сфер общественного сознания. Положение довольно часто усугубляется еще и тем, что «концепции», послужившие «теоретическими предпосылками» психологического эксперимента, с прочностью предрассудка утвердились в этих сферах также без исторической рефлексии на их основание и представляют собой осмысление эмпирических наличных, преходящих норм общественной жизни.

Предположим, что нам необходимо провести констатирующий эксперимент для выявления возрастных особенностей нравственного развития младших школьников. И если мы включим в арсенал разрабатываемых нами методик тесты, позволяющие зафиксировать поведение детей

 

49

 

в соответствии с теми или иными моральными принципами, ранее ими усвоенными, то, кроме всего прочего, это означает и то, что мы исходим из общего предположения (кстати сказать, ни из какой-либо конкретно психологической теории вообще, ни из задач данного эксперимента, в частности не вытекающих, а напротив, им предшествующих) о том, что нравственные черты личности развиваются по мере усвоения моральных норм. Это предположение органично вытекает из господствующего не только в психологии убеждения: развитие интеллекта — следствие овладения готовыми знаниями, а также умениями и навыками их деятельного использования; и вообще психический мир человека формируется только в процессе усвоения представших перед человеком готовых, канонизированных форм культуры, дидактически адаптированных к его возрастным способностям. Поэтому изучение иностранного языка — это прежде всего запоминание чужих слов и их значений, заучивание грамматических правил и упражнений; физическое воспитание—«сдача норм», а музыкальное образование начинается всегда с запоминания определения нотного стана и продолжается часто как развитие и тренировка технических навыков извлечения созвучий из того или иного инструмента. Подобное убеждение, как мы видим, достаточно универсально в нашей культуре обучения, и именно в ней, а не в самом своем предмете находит свое основание психологическое исследование. Но и культура обучения есть только одноплановая проекция фундаментального для той или иной эпохи способа общения и деятельности людей. И именно этот всеобщий (т. е. общий для всех: и для производителей материальных благ, и для тех, кто производит заново и творит новое в сфере духовной культуры) способ диктует свои стратегические установки тактике особенных видов деятельности. Однако вернемся к нашему гипотетическому «эксперименту». В его основе, как мы видели, отнюдь не профессионально психологические установки. И тот же эксперимент будет организован принципиально иначе, если эти установки будут иными, т. е. если они будут опираться в свою очередь на иные общие представления о способе отношения человека к предметам своей жизнедеятельности, а тем самым и на иные представления о человеке вообще и о его отношении к миру. Вряд ли есть смысл специально останавливаться на том, что от понимания этого способа зависит и понимание природы человека, в том числе и его психики.

Так, можно ведь исходить (осознанно или неосознанно) и из других предпосылок теоретического осмысления природы человека и ее онтогенетического формирования: человеческие способы жизнедеятельности у индивида развиваются не в процессе освоения устройства внешней ему вещи как таковой (не в овладении ею и, соответственно, не в овладении знанием о ней, умением с ней обращаться и т.д.), а в процессе, протекающем в общении с другими людьми, в процессе овладения субъективностью другого человека, в процессе овладения его всеобщими для людей способами его жизнедеятельности (включая и способы его действия с «внешней» вещью).

И именно тогда психолог вспомнит, что родным языком ребенок овладевает не в процессе изучения в грамматике записанных правил, особой наукой отрефлектированных, не запоминая таблицы слов и их словарных значений. Только содействие со взрослыми людьми, организуемое и всеми коммуникативными средствами, только это постоянное содействие, оказывающееся органическим способом его жизни, только понимание его другими людьми делает понятными ему и его собственные акты действия, и участвующие в них слова и предметы. Но в таком случае, наверное, и к ребенку в психологическом эксперименте следует подходить не как к расшифровывающей информационные биты

 

50

 

«системе», а как к существу, способ жизнедеятельности которого и для него самого содержательно определен деятельностным общением, и только поэтому есть и для него самого «представшая перед ним» деятельность.

И именно тогда психолог вспомнит и то, что мыслить ребенок учится, отнюдь не зазубривая бессмысленно (без мысли) вначале аксиому силлогизма и модусы всех четырех его фигур. Ведь люди мыслили и за сотни тысяч лет до того, как фигуры силлогизма «открыты» и исследованы Аристотелем. И поэтому нельзя интерпретировать нравственное сознание ребенка как сумму моральных норм, интериоризированных в онтогенезе. Ведь ребенок задолго до того, как сумеет осознать всеобщую необходимость значения слова, предстает перед исследователем настоящим субъектом активного взаимоотношения со взрослыми и сверстниками, эмоционально оценивающим каждый шаг этого взаимоотношения. Увидеть в нем субъекта нравственности до того, как он окажется в состоянии понять нормы морали, — вот, видимо, с чего может начаться психологический эксперимент, нацеленный на решение гипотетически сформулированной нами задачи.

И все правила, каноны, модусы и т. п. исторически были исследованы давно уже мыслящими, говорящими, нравственно и эстетически развитыми людьми, и онтогенетически дети гораздо раньше становятся активными субъектами мышления, речи, нравственного и эстетического отношения к миру, чем оказываются способными усвоить отрефлектированные теоретическим сознанием нормы и правила.

При механической же разобщенности профессиональных способов деятельности, характерной для начального периода развития деятельностных способностей, основанных на буржуазной форме общественного разделения труда, утверждалась иллюзия самостоятельности и независимости научного познания, направленность которого оставалось искать либо в психологических (и вообще — в «естественных») особенностях познающих субъектов, либо в особенностях самого предмета науки, а точнее — в их изначальной предзаданности друг другу. На этой же базе сформировалась тенденция фетишизации естествознания и его объектных методов. Вся сфера духовно-практического сознания (эстетического, нравственного, идеологического) оказалась вне пределов науки, а проникновение в нее «научных» методов приводило и приводит к односторонней объективизации исторически субъективных форм человеческих потребностей и способностей, к перенесению методов анализа и обобщения пространственных взаимодействий вещей (систем, структур и т. п.) на субъективно-психологические феномены, существующие только в историческом времени личностного общения людей. И само естествознание как их субъективная деятельность есть один из таких феноменов, однако этот факт полностью скрыт от нерефлектирующего эмпирического мышления естествоиспытателей прошлого и от философской метафизики, выражавшей в конечном счете логику этого мышления. Историческое единство и взаимосвязь естествознания с духовно-практическим сознанием еще предстояло открыть, и начало столь важного для общей теории деятельности открытия было сделано в немецкой классической философии, которую В. И. Ленин охарактеризовал как один из источников марксизма. Но именно в марксизме была выявлена целостность всех форм деятельности человека и само основание этой целостности. Что же касается объекта естественнонаучного исследования, то превращение его в предмет теории также оказалось в прямой зависимости от единого основания всех видов деятельности людей и от способа их осуществления.

Так, говоря о Фейербахе, Маркс писал: «Он не замечает, что окружающий его чувственный мир вовсе не есть некая непосредственно

 

51

 

от века данная, всегда равная себе вещь, а что он есть продукт промышленности и общественного состояния, притом в том смысле, что это — исторический продукт, результат деятельности целого ряда поколений, каждое из которых стояло на плечах предшествующего, продолжало развивать его промышленность и его способ общения и видоизменяло в соответствии с изменившимися потребностями его социальный строй. Даже предметы простейшей «чувственной достоверности» даны ему только благодаря общественному развитию, благодаря промышленности и торговым сношениям» [3; 42]. И далее Маркс пишет прямо о предмете естествознания: «Фейербах говорит особенно о созерцании естествознания, упоминает о тайнах, которые доступны только глазу физика и химика, но чем было бы естествознание без промышленности и торговли? Даже это «чистое» естествознание получает свою цель, равно как и свой материал, лишь благодаря торговле и промышленности, благодаря чувственной деятельности людей. Эта деятельность, этот непрерывный чувственный труд и созидание, это производство служит настолько глубокой основой всего чувственного мира, как он теперь существует, что если бы оно прекратилось хотя бы лишь на один год, то Фейербах увидел бы огромные изменения не только в мире природы, — очень скоро не стало бы и всего человеческого мира, его, Фейербаха, собственной способности созерцания и даже его собственного существования» [3; 43].

Таким образом, сама естественнонаучная теория, ее предмет и логика его осмысливания (метод) принимает на себя определения более глубокой целостности — целостности исторического процесса предметной или, как писал Маркс в цитированном отрывке из «Немецкой идеологии», «чувственной» деятельности людей, процесса их общественного производства. Научная теория —один из продуктов духовного производства, но только логика развития связи духовного производства и производства материального (на базе последнего), только логика их исторического разделения и исторического движения к их целостному органическому единству есть действительно всеобщая логика, логика всеобщих форм, в которых осуществляются все виды деятельности [5; 198].

Наука начинается с эксперимента! А может быть, все-таки сам предмет эксперимента уже несет на себе печать тех способов и форм деятельности, которые задолго до того, как перед исследователем возникла проблема, требующая экспериментального изучения, включили его в логику целенаправленной и целесообразной человеческой активности? Ведь недаром, изучая Гегеля, В.И. Ленин выписал, дважды поставив большие NB: «Деятельность человека, составившего себе объективную картину мира, изменяет внешнюю действительность, уничтожает ее определенность ( = меняет те или иные ее стороны, качества) и таким образом отнимает у нее черты кажимости, внешности и ничтожности, делает ее само-в-себе и само-для-себя сущей ( = объективно истинной)» [5; 199]. И логика этой преображенной, измененной, а поэтому и в себе и для себя объективно истинной действительности оборачивается исходной установкой и предпосылкой любого специального исследования и, вообще, любого частного вида деятельности. И только поэтому она — эта действительная наука о методе мышления в его реально всеобщем содержании — научная методология. Содержанием этой науки и является история тех способов, которыми человек «изменяет внешнюю действительность», «отнимает у нее черты кажимости, внешности и ничтожности», «делает ее объективно истинной», — история способов деятельности и форм общения людей. Таким образом, методология «возносится над эмпирией научного познания» не потому, что имеет дело с высшим уровнем обобщения эмпирических данных, а потому,

 

52

 

что преодолевает эту эмпирию, раскрывая то, что эмпирику кажется «непосредственно чувственной достоверностью», как исторически обоснованное, исторически подготовленное и неразрывно связанное со всеми иными видами и способами предметно-чувственной деятельности людей.

Но отсюда с необходимостью следует и то, что все богатство субъективности человека, все богатство его способностей и умений нельзя рассматривать лишь как совокупность функций, определяемых морфо-физиологическими особенностями его тела. Психология начинается не с констатации наличия этих способностей и продолжается не в попытках установить их прямую каузальную связь с особенностями того или иного организма (хотя проблема психофизиологических корреляций не безразлична для психологии)4. Психология начинается с той или иной интерпретации содержательной основы всего богатства субъективности, не всегда, правда, осознавая, что эта основа — в историческом процессе отождествления («развития вместе») форм, способов и средств жизнедеятельности человека с предметным богатством бесконечной природы (и только поэтому — и природной объективности самого человека). Психолог, даже ориентированный на «пространственное взаимодействие» наличных структур, всегда имеет дело с всеобщими формами теоретизирования, в которых предстает перед ним логика развития содержательного тождества субъективности и объективности в истории человеческой предметной деятельности.

Всеобщность логических форм деятельности и мышления не в отвлечении от богатства конкретного многообразия того или иного изучаемого предмета. Всеобщность их — в выявлении единого и действительно общего всем объективного основания, развитие которого формировало исторически и неповторимые особенности конкретного. Более того, только восхождение от этого основания к эмпирической конкретности всех особенных форм его позволяет понять реальные превращения предмета. Приведя мысль Гегеля о «налете всеобщности и истины, содержащемся в словесном выражении восприятия и опыта», отметив по этому поводу, что «у естествоиспытателей узко понятие превращения и нет понимания диалектики», В.И. Ленин пишет: «Очень верно и важно — именно это повторял популярнее Энгельс, когда писал, что естествоиспытатели должны знать, что итоги естествознания суть понятия, а искусство оперировать с понятиями не прирожденно, а есть результат 2000-летнего развития естествознания и философии» [5; 236].

Научная методология действительно нашла то «ненаблюдаемое общее, что свойственно всем предметам естественнонаучного и всякого иного исследования». Этим общим оказалась история форм целесообразной деятельности людей, нашедшая свое понятийное выражение в категориальном строе мышления. И родилась эта методология не в умозрительных достраиваниях определений «единой субстанции», недостающих для полноты картины (что было характерно для метафизики XVII—XVIII вв.), и не в потугах предельных обобщений частных естественнонаучных исследований (что характерно и сегодня для позитивизма), а в реальном и тщательном исследовании развития форм общения и деятельности людей, проделанном Марксом за десятки лет своего трудового подвига и получившим наиболее полное и адекватное логическое свое выражение в «Капитале». Величайшее открытие — открытие подлинной методологии, содержательно совпадающей с учением о категориальном строе мышления (Логикой) и ставшей действительно научной теорией познания, теорией исторического предметно-

 

53

 

практического и понятийного развития объективной истины — глубже других осознал В.И. Ленин. Семь строчек в «Философских тетрадях» и знаменитое философское завещание В.И. Ленина — статья «О значении воинствующего материализма» — стали для нас четкой формулировкой определения научной методологии. Вот эти строчки: «Если Marx не оставил «Логики» (с большой буквы), то он оставил логику «Капитала», и это следовало бы сугубо использовать по данному вопросу (речь перед этим идет о движении от абстрактного к конкретному.— Ф. М.). В «Капитале» применена к одной науке логика, диалектика и теория познания [не надо 3-х слов: это одно и то же] материализма, взявшего все ценное у Гегеля и двинувшего сие ценное вперед» [5; 301].

Исторический, диалектический материализм — имя этой методологии, и именно ее целенаправленно и последовательно использовал В.И. Ленин при анализе методологического кризиса в естествознании. Именно об этой методологии, о необходимости овладения ею писал он: «Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон... Современные естествоиспытатели найдут (если сумеют искать и если мы научимся помогать им) в материалистически истолкованной диалектике Гегеля ряд ответов на те философские вопросы, которые ставятся революцией в естествознании...» [6; 30—31].

Анализируя кризисную ситуацию, сложившуюся в естествознании начала XX в., и особо отмечая в качестве первой причины «физического» идеализма математизацию физики, В. И. Ленин и тогда однозначно определял пути выхода из этого кризиса. И вот что интересно, а главное— поучительно и для нашего времени: В. И. Ленин не интегрирует новейшие физические открытия методом эмпирического обобщения, не «помогает» физикам уловить в них те тенденции и формы, которые наблюдаются и в частных открытиях химии, астрономии, медицины и психологии и описав которые можно сформулировать наиболее общие законы единой субстанции Природы. И намека нет на натурфилософию и позитивистские построения общих принципов частных наук. В. И. Ленин помогает физикам искать «в материалистически истолкованной диалектике Гегеля» — в Марксовой диалектике — ответы на те философские (методологические!) вопросы, которые ставятся революцией в естествознании. В. И. Ленин страстно доказывает, что «материя» не физическое понятие и оно не могло ни родиться в собственно физических исследованиях, ни быть «вычерпанным до конца» тем или иным открытием в физике или в любой другой специальной науке. Материя — это категория, т. е. понятие о всеобщей форме связи человека и мира, понятие о всеобщей форме отношения человека к действительности. И в ленинском определении материи эта всеобщая связь выражена с предельной ясностью: материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, существующей вне и независимо от нашего сознания.

Физики говорят об истине... Эмпирическому и обыденному их представлению об относительности наших знаний, их нерефлексивному отождествлению истины и абсолюта В. И. Ленин вновь противопоставляет категориальное, логическое, философское понимание истины. И вновь на этом примере мы учимся отыскивать в материалистически понятой диалектике Гегеля, в марксистской диалектике, ответы на вопросы, порождаемые революцией в естествознании. Физики говорят о роли ощущений в процессе физического познания, о субъективной и объективной сторонах опыта... В. И. Ленин предлагает им вновь вместо эмпирических и обыденных рассуждений, неотрефлексированная логика которых за 200 лет до них была во всеобщей, категориальной форме полностью, до логического конца, до солипсизма и скептицизма исчерпана

 

54

 

Беркли и Юмом, новый, диалектический «категориальный аппарат» действительно теоретического научного мышления, способный передать сущность процесса, в котором «органы чувств становятся теоретиками» (Маркс), в котором формируется предметность ощущений, а опыт приобретает историю, становится историческим опытом предметной человеческой деятельности, а не отдельным экспериментом или наблюдением, ограниченным условиями частной задачи. Подобные напоминания далее можно не множить: книга В.И. Ленина — это книга о методе мышления, задающем и предопределяющем строй и формы как способа построения частной теории, так и, следовательно, способа построения ее отдельных экспериментов и их истолкования. Как Марксом и Энгельсом, так и В.И. Лениным вопрос о методе, о способе теоретизирования (как по поводу тех или иных экспериментов, так и по любому другому достойному данной теории поводу) ставился остро и непримиримо: либо метафизика, т. е. логика ползучего эмпиризма, либо диалектика, т. е. логика понятийного выражения исторических форм развития всеобщих способов деятельности и общения и поэтому — наука о всеобщих законах развития действительности. Третьего не дано. В первом случае иллюзии непосредственного отражения неизменных объектов в изначально неменяющемся субъекте снова и снова будут приводить ученых к кризисным ситуациям как только реальная история человеческого познания ворвется в их мир непонятным и необъяснимым «приоритетом» чистой логики или математики. Во втором случае сознательное обращение к истории деятельности, отраженной во всеобщих формах мышления, обращение, на котором настаивал Энгельс в статье «Естествознание в мире духов», позволит любое частное исследование построить в неразрывной связи с единой логикой форм человеческой деятельности, обусловившей ту проблему, которой это исследование и посвящено. И тогда о каждой объектной науке, проходящей рубеж, отделяющий теоретическое переосмысление количественно определяемого предмета от эмпирической стадии формирования первичных представлений о нем (говоря словами Маркса: стадии абстрактных определений), можно будет сказать те же слова, которые сказал В.И. Ленин о физике: «Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм» [4; 332].

 

***

 

Маркс сказал о политической экономии: она начинается не там, где о ней как таковой идет речь. С неменьшим основанием это же можно сказать и о психологии. И не в качестве констатации исторических форм и видов редукционизма в понимании и определениях предмета психологии. Ведь в этих случаях она не начиналась, а как раз заканчивалась как психология. Дело просто в том, что не только физика, политэкономия, но и психология представляет собой одно из особенных образований всеобщего и единого процесса теоретического осмысления истории способов человеческой деятельности и общения — истории становления человека в природе и природы в человеке. Обсуждать вопрос о предмете психологии, опираясь на традиции ее эмпирического периода (кстати сказать, продолженного и ужесточенного после ее обособления от философии), опираясь на профессионально определенные эксперименты, значит начать не сначала. «Эксперимент» психологов начался чуть раньше того момента, когда кто-то осознал себя именно психологом. Образование человеческих способностей и потребностей, образование человеческой «чувственности» и особой деятельности со средствами общения (их значением и смыслом), предваряющей практическое изменение

 

55

 

обстоятельств человеческой жизни, образование всего бесконечного спектра мотиваций, образование способности целенаправленно удерживать внимание на предмете своей деятельности, короче — образование содержательной предметности исторически возникающих, всеобщих (и общих всем) форм жизнедеятельности индивидов, которые они вынуждены поставить между собой и миром, превращая их в особые, в онтогенезе приобретаемые органы своей активности, — этот «эксперимент» история поставила без участия психологов. Начать с постижения его логики — это и значит обратиться к вопросам научной методологии, без чего, как показывает нам творческое наследие В. И. Ленина, метод собственно психологической теории, метод полагания ее предмета с необходимостью обернется методом «испарения полного представления в абстрактные определения», методом иллюстрации «фактами» этих определений, кстати сказать, полученных не в результате «честного экспериментирования» с психологическими реалиями, а первоначально заимствованными из языковой культуры народа. Психологическая теория, действительно, начинается с эксперимента только в том единственном случае, когда этот эксперимент теоретичен, т. е. логически обоснован, осмыслен как необходимое звено в формировании человеческой субъективности. Но если эта последняя понимается как некоторое внеисторическое достояние индивида Homo Sapiens, как некоторая «здесь и теперь» представшая перед исследователем особая реальность сознания, чувств, воли, души, то и предмет, и метод психологической теории, и ее экспериментальной части с необходимостью естественного закона обернутся одним из вариантов психологического редукционизма, а именно: редукцией к эмпирическим представлениям о том или ином объекте. Будет ли это констатацией реакции на стимул, будет ли это протокольным описанием актов поведения индивида в определенных условиях, будет ли это разговором о возможности дешифровки нейродинамических кодов — во всех подобных вариантах предметом осмысления собственно психическое не будет. Есть ли необходимость специально говорить о том, что и метод осмысления, и методики экспериментирования в этом случае окажутся полностью адекватными самому непсихологическому предмету? Видимо, ясно, что методом «теоретизирования» здесь может быть только метод обобщения результатов чисто пространственного взаимодействия готовых, неизменных «структур» и «систем», образованных чаще всего с помощью неотрефлексированной селекции экспериментального материала, имеющегося в других областях объектной науки и на первый взгляд отвечающего исходным абстрактным определениям редуцированной психологической теории.

И именно в тот период, когда важнейшей составной частью теоретического осмысления психологических явлений или явлений, генетически определяемых субъективной активностью индивида, становится количественный анализ, когда «психология математизируется», особенно важно осознать методологическое наследие В. И. Ленина и, прежде всего, анализ причин кризиса в физике, содержащийся в «Материализме и эмпириокритицизме». Правда, психологии не грозит буквальное повторение кризисной ситуации в этой, «самой объектной науке». Даже при предельно возможном уровне математизации (логизации, кибернетизации и т. п.) способов движения психологической мысли вряд ли кто-нибудь будет иметь повод сказать: «Психика исчезла, остались одни уравнения!»

Математизация (логизация, кибернетизация и т. п.) не угрожает психологии «субъективизацией» ее предмета. На первый взгляд может даже показаться, что точные, количественные методы исследования могут способствовать именно такому определению ее предмета, которое помогло бы психологии избавиться как раз от подчас излишней «объективизации».

 

56

 

Ведь психологам впору иногда воскликнуть: «Психика исчезла, осталась одна материя!» Однако сама по себе вооруженность количественными методами исследования, как и показал В. И. Ленин, не спасает от эмпирической ограниченности и профессиональной обособленности, отрывающих исследуемый предмет от истории его становления в человеческой деятельности. Действительный предмет науки — это его предметная действительность, которая есть, по определению К. Маркса, не что иное, как история «человеческой чувственной деятельности, практики, субъективности» — субъективности практического становления предметного содержания человеческой культуры как единого целого. Отвлечение от логики этого действительного становления предмета есть отвлечение от его объективной истинности познания, отвлечение от его сущности, от самой действительности, существующей вне и независимо от человека и его истории. Феноменологическое экспериментирование и описание его для психологии смерти подобно. Кризис в психологии, выделяющей свой предмет эмпирическими методами, может быть только углублен поспешными выводами из математического вооружения ее теории. Как ни противоположны, на первый взгляд, предметы физики и психологии, ленинский анализ кризиса в физике прямо относится и к этим выводам. Математизация и любая иная формализация психологической теории могут лишь скрыть бедность содержания редукционистских вариантов определения предмета психологии именно тогда, когда необходимо (практически, социально необходимо!) решать проблему всестороннего и гармоничного развития человека, развития его действительных, содержательно предметных способностей. Но понять образование и развитие этих способностей вне связи с историей и логикой предметной деятельности людей так же невозможно, как невозможно было понять сущность новых открытий в физике вне связи с историей и логикой развития человеческой субъективности, в частности вне связи с историей и логикой познания. Но ведь мы помним ленинское: «Не надо 3-х слов»! Логика, теория познания и диалектика и для Гегеля и для Маркса — одно и то же. Диалектика и есть не что иное, как логическая реконструкция этой связи — связи каждого особенного предмета теоретического осмысления с историей и логикой человеческой культуры! Поэтому метод любой особенной теории так или иначе выходит за рамки профессиональной ограниченности и самой ее особенности. Либо он несет на себе определения эмпирического (метафизического) метода мышления и его «начало» не в объекте как таковом, а в основании особого исторического этапа развития науки — в основании ее механистического «детства». Либо он есть продолжение и конкретизация в логике движения именно данного предмета категориального строя мышления, воспроизводящего единство и целостность всех исторических способов и форм деятельности и общения. В этом случае метод данной особенной теории и есть рождаемый ею диалектический материализм. Борьба В.И. Ленина за торжество диалектического метода в научных исследованиях есть борьба и за реальное содержание предмета научной (в том числе и психологической) теории, за его объективно истинное, т. е. историческое определение.

 

1. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I.

2. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. II.

3. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 3.

4. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 18.

5. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29.

6. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45.



1 Метафизика («мета» — «после», «за») и была тогда, говоря языком современным, первой метатеорией эмпирического естествознания. Она так же не касалась подробностей технологии конкретных исследований, как не касается их сегодня любая из современных метатеорий. Но в отличие от них, видящих свой предмет, его содержание в строгих правилах математического исчисления научной речи, старая метафизика формировала свое содержание как отвлеченное, обобщенное знание о единой умопостигаемой сути всех предметов научного познания.

2 Интересно здесь то, что на 200 лет раньше физиков этот роковой разрыв между суверенным опытным знанием и метафизическими рассуждениями заметили сами «метафизики» (философы). И не случайно поэтому В.И. Ленин начинает свою книгу именно с них — с Дж. Беркли и Д. Юма.

3 См. вышеприведенную цитату из «Тезисов о Фейербахе» Маркса.

4 См., например, статью М.К. Акимовой «Динамические характеристики нервной системы и проблема природных задатков способностей». — Вопросы психологии, 1980. № 3.