Вы находитесь на сайте журнала "Вопросы психологии" в восемнадцатилетнем ресурсе (1980-1997 гг.).  Заглавная страница ресурса... 

23

 

ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ РЕГУЛЯЦИЯ МЫСЛИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

О. К. ТИХОМИРОВ

Факультет психологии МГУ

В. Е. КЛОЧКА

Кафедра психологии и педагогики Карагандинского университета

 

ПРОБЛЕМА

 

Проблема взаимосвязи интеллектуальных и эмоциональных процессов в последние годы все чаще становится объектом экспериментального исследования в психологии мышления. Необходимо отметить, что по мере познания указанной взаимосвязи сама проблема становится все более дискуссионной. Эпицентр дискуссий постепенно сместился с обсуждения вопроса о принципиальной допустимости введения аффективных процессов в мыслительные как внутренних составляющих последних к обсуждению функций, которые выполняют эмоции в мышлении человека.

В рамках нашего подхода мышление предстает прежде всего как мыслительная деятельность, реализуемая рядом процессов, в том числе и эмоциональным [22]. При этом последний понимается не как рядоположенный мыслительному, а как динамический, обусловленный всем ходом мыслительной деятельности и обусловливающий ее как своеобразный регулятор.

Анализ любой из функций эмоций, которые выделяются различными авторами, показывает, что так или иначе она является отражением регулятивной функции [18]. Это можно отнести как к функции корректировки мыслительной деятельности, так и к функции «способствования зарождению мыслительного процесса», которая без сомнения несет в себе момент регуляции, и этот момент был детально проанализирован нами в специальной работе [23].

Основная сложность заключается, однако, в том, что о конкретном вкладе эмоций в регуляцию мыслительной деятельности нельзя судить без анализа других регулирующих деятельность психических образований — потребностей, мотивов, целей, установок, гипотез, планов. Логично полагать, что эмоция не может быть поставлена в этот список как рядовой регулятор, так как эмоции оказываются необходимым компонентом их формирования и функционирования, и в этом проявляется исключительность и особенность участия эмоций в регуляции [4], [11], [20], [24], [25], [26].|

Вся дальнейшая часть данной работы будет направлена на доказательство предположения, что эмоциональные процессы выполняют свою регулирующую функцию не как самостоятельный и обособленный отдельный регулятор, а как процессы, регуляционный смысл которых заключается в участии в координации возникновения и функционирования других регуляторов.

 

ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ

РЕГУЛЯТОРАМИ МЫСЛИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

Можно представить три варианта отношений между регуляторами.

1.    Отношения субординации, т. е. определенная соподчиненность регуляторов друг другу. Такой подход наиболее прост, поскольку позволяет

 

24

 

объяснить всю сложность регуляции схемой детерминации Мыслительной деятельности иерархизированной системой регуляторов. Действительно, деятельность более простая по содержанию, чем мыслительная, в некотором приближении может быть описана по такой схеме. Собственно, то, что выделяют в психологической теории под понятием «морфологическая парадигма» (А. Г. Асмолов и В. А. Петровский) [1], [2], и есть отражение такой системы как некоторого инварианта, объединяющего в себе соподчиненные друг другу и иерархизированные структурные уровни и единицы, составляющие систему.

В самом общем виде этот инвариант можно представить как иерархию, где потребность активизирует деятельность, мотив побуждает ее и дает общую направленность на предмет потребности, цель регулирует конкретные действия, операция как способ действия соотносится с конкретными условиями осуществления действия.

Однако экспериментальные исследования не подтверждают идею однонаправленной субординации регуляторов в ходе мыслительной деятельности. Во-первых, сами регуляторы оказались подвижными, динамичными, формирующимися по ходу деятельности новообразованиями, продуктами деятельности. Во-вторых, динамика регуляторов высшего уровня может определяться особенностями функционирования регуляторов низшего уровня, нарушая, следовательно, схему прямой однонаправленной субординации. Так, в ходе осуществления операций могут открываться возможности для возникновения ситуативных познавательных потребностей и формирования относительно самостоятельных целей деятельности [11], [23]. .

Детерминация «сверху» по линии потребность — мотив — цель — условия может, особенно в ходе решения сложных мыслительных задач, сменяться детерминацией «снизу» по линии условия — потребность — мотив — цель, обеспечивая смену потребностей, мотивов и целей, а вместе с ними и динамику установок, личностных смыслов, действий и операций [12]. Особую роль при этом выполняют эмоциональные оценки, посредством которых фиксируется сама возможность целеобразования, а сознанию репрезентируется ситуативная познавательная потребность, конкретизирующаяся в конечном счете в новой цели [10], [11].

Тем не менее субординационные отношения между регуляторами существуют, но они не охватывают всю систему как целое жестко и однонаправленно, что и обеспечивает гибкость системы. При более простых видах деятельности, не требующих поиска путей достижения цели, субординационные отношения более заметны на фоне стабильных или малодинамичных регуляторов, а как раз такие виды деятельности и служили преимущественным предметом исследования при создании общей теории деятельности. Вместе с тем, именно динамичность самих регуляторов — потребностей, целей, мотивов, смыслов, оценок, установок — в ходе мыслительной деятельности позволила поставить проблему дальнейшего развития общей теории деятельности [25].

2. Между регуляторами существуют отношения смежности, которые можно представить как относительную независимость их друг от друга. Существуют факты, позволяющие утверждать, что на разных уровнях регуляции могут параллельно решаться разные задачи. В ходе реализации одних целей могут зарождаться новые цели в виде предвосхищений разной степени осознанности [4], [11]. В ходе рутинной деятельности вопреки установкам, удерживающим и стабилизирующим эту деятельность, могут формироваться, проходя путь от неосознанных предвосхищений к конкретной предметной представленности, мотивы и цели мыслительной деятельности [11], [23].

Анализ инициации мыслительной деятельности показывает, что она вообще часто становится возможной именно в силу смежности, т. е. относительной

 

25

 

независимости регуляторов. В ходе реализации операционального уровня репродуктивной деятельности посредством эмоциональных оценок намечаются, фиксируются противоречивые элементы условий, в которых совершается деятельность. Несмотря на то, что эти противоречия не мешают выполнению репродуктивной деятельности, а выявление их не входит в программу деятельности, регламентируемой инструкцией, испытуемые могут на основе таких противоречий уже в ходе репродуктивной деятельности или после ее завершения приступить к формированию познавательных целей, выходя за пределы инструкции или даже вопреки ей. Таким образом, только учет эмоционально-оценочных факторов может объяснить выбор того направления, по которому будет направлена «надситуативная активность» [2].

Однако и Признание фактов, подтверждающих возможность существования отношений смежности между регуляторами, не решает проблему, а еще более заостряет ее, поскольку остается открытым вопрос о том, каким образом независимое функционирование регуляторов превращается в единый регуляционный ансамбль.

3. Следующий вариант отношений между регуляторами — координационные отношения. Их можно представить как процессы регуляции, которые могут функционировать и достаточно самостоятельно и субординационно, но только в том случае, если существует единый координационный регулирующий процесс, который оценивает и упорядочивает работу отдельных регуляторов и подчиняет их все решению единой задачи.

Описывая такой процесс-координатор, можно выделить наиболее существенное свойство его, которое должно заключаться в представленности в нем всего того, что происходит на всех уровнях регуляции. Можно предположить далее, что этот координирующий процесс должен пронизывать не только отдельные уровни, но и соединять их между собой, имея при этом доступ не только к осознаваемым компонентам, но и к несознаваемым, к процессам, побуждающим деятельность и направляющим ее, к механизмам, формирующим регуляторы и санкционирующим отмену их функционирования, и имеющим, следовательно, доступ к механизмам, регулирующим активационный уровень на отдельных этапах деятельности.

Выбор процессов, которые имеют отношение к координации всех регулирующих воздействий, невелик. К числу процессов, пронизывающих по вертикали все уровни, выделяемые в общей теории деятельности, относятся эмоциональные процессы и процессы порождения и функционирования установок, которые, видимо, и имеют отношение к координации регулирующих воздействий.

 

ЭМОЦИИ КАК КООРДИНАТОР МЫСЛИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

В качестве гипотезы мы предлагаем следующую схему координации мыслительной деятельности. В функции координатора выступает целостный эмоциональный процесс, соединяющий между собой все уровни, на которых реализуется деятельность. Конкретные эмоциональные проявления отражают оперативные, ситуативные моменты координационно-регуляционных эмоциональных воздействий, которые объективируются в динамике становления, функционирования и прекращения работы (например, «целеумирание» при недостижении промежуточной цели) отдельных регуляторов различных уровней. Целостность и устойчивость придает деятельности механизм установки, стабилизируя как отдельные уровни, так и всю деятельность в целом. Эмоции и установки связаны между собой как внутри отдельного уровня, так и в масштабе всей деятельности как целостного явления. Оперативным моментом взаимосвязи

 

26

 

эмоций и установок является эмоциональная оценка, которая в ряде случаев может быть вербализована.

Основное возражение, которое можно предвидеть, будет заключаться, видимо, в том, что данная гипотеза предписывает низшему (эмоциям) координацию высшего (мышления). Такое возражение можно предвидеть потому, что наиболее распространенной позицией по отношению к проблеме взаимосвязи аффекта и интеллекта, на которой стоят современные психологи, является формальное признание взаимосвязи этих двух психических феноменов, но как только совершается переход к теоретико-экспериментальным исследованиям, эта связь разрывается. Эмоции тогда рассматривают как нечто сопровождающее процесс познания и даже если признают, что эмоции являются продуктом мыслительной деятельности, то таким продуктом, который не имеет отношения к регуляции самой деятельности, в которой они возникают.

Одной из причин игнорирования роли эмоций в регуляции мыслительной деятельности является, видимо, боязнь обвинения в редукционизме, т. е. в попытке объяснить высшее низшим. Однако при этом возникает другая крайность — попытки объяснить высшее, вообще не опираясь на низшее, вплоть до полного игнорирования его.

Кроме того, существует опасность обвинения и в иррационализме, т. е. в попытке приписать глубинным явлениям психики ведущую роль в побуждении и регуляции деятельности. Истинная роль эмоций в мыслительной деятельности не будет выяснена до тех пор, пока мы останемся на уровне деклараций о взаимосвязи аффекта и интеллекта и не выйдем в теории и эксперименте к подлинному их единству, не впадая при этом ни в редукционизм, ни в иррационализм.

Необходимо преодолеть и остающееся до сих пор весьма актуальным представление о неизменности эмоций в процессе филогенеза человека и взгляд на эмоции как на то, что достаточно сходно в функциональном и физиологическом аспекте у человека и животных. Как указывает А. В. Запорожец, до сих пор широко распространены взгляды на эмоции как на «примитивные, архаические реакции, оказывающие по преимуществу дезорганизующее влияние на высшие формы разумного поведения» [7; 62]. Естественно, оставаясь в плену подобных взглядов, психолог заранее запрограммирован на неудачу, даже если он сможет выйти на экспериментальное исследование единства аффекта и интеллекта, т. е. имея метод исследования, исходить при этом из неверной методологии.

Предполагая, что эмоции выступают в функции координатора мыслительной деятельности, мы тем самым выделяем их как особый, исключительный регулятор, смысл которого заключается в суммации, интеграции эффектов деятельности других регуляторов.

Какие же основания имеются для подобного утверждения?

Доказывая необходимость возникновения эмоционального переживания в ходе эволюции, В. К. Вилюнас выделяет такой момент в развитии жизни, когда она сталкивается с условиями, в которых достижение предмета потребности стереотипным ответом, вызываемым сигнальным раздражителем, становится невозможным. Возникновение эмоций необходимым образом связывается с формирующейся способностью «к координации и сочетанию ряда единичных процессов чувствительности в целенаправленный поведенческий акт» [5; 80]. Эмоция, таким образом, изначально, по своему происхождению выступила прежде всего как организатор нестереотипного целенаправленного поведения.

Отличительной чертой человека является его способность не только приспосабливаться к миру, но, и это самое главное, приспосабливать мир к своим развивающимся потребностям. Приспособление, конечно, осталось, но его направленность и характер изменились. И сейчас уместно

 

27

 

до предела заострить вопрос — эмоции в процессе этого перехода на новый уровень приспособления продолжали обслуживать только приспособление к миру или активно включились и заняли соответствующее место в основном звене приспособления мира к человеку?

Если верно первое, то правы те психологи (и таких пока большинство), которые отказывают эмоциям в их участии в регуляции мыслительной деятельности. Если верно второе, то правы те, кто приписывает эмоциям регулирующую роль в процессах творчества.

Для того чтобы стать на вторую позицию, необходимо согласиться с тем, что у человека основная, изначальная функция эмоций как организатора нестереотипного поведения не только не исчезла, но еще более развилась соединившись с функционированием регуляторов собственно человеческого уровня — потребностями (социальными и социализировавшимися), мотивами, целями, установками, а также понятийными, знаковыми и другими средствами регуляции. Действительно, творчество остается уникальным явлением, поскольку именно к нему наименее подходят такие понятия, как «шаблонность», «стереотипность». Следовательно, именно развитие творческих возможностей человека накладывало наибольшие требования на дальнейшее становление координатора нестереотипного поведения, исключительного по своим возможностям в плане интеграции очень разветвленного и многоуровневого регуляционного ансамбля в единый целенаправленный творческий процесс.

Это основное свойство эмоций человека вуалируется возможностью выделения многих функций «поумневших» эмоций. Оценочная, санкционирующая, побуждающая, ориентирующая, констатирующая, предвосхищающая, активирующая, тормозящая, репрезентирующая и ряд других функций, которые приписывают сейчас эмоциям различные исследователи, выделяя их по одной или комплексами, закрывают подчас координационный смысл эмоций, вытекающий из их интегративного статуса.

«Решающей чертой эмоционального состояния, — указывал П. К. Анохин, — является его интегративность, его исключительность по отношению к другим состояниям и другим реакциям» [6; 10]. П. К. Анохин выделял еще одно важное свойство эмоций, заключающееся в их связи с активациониым обеспечением деятельности, — «эмоциональный тонус», благодаря которому все жизненные процессы, включая умственную деятельность, поддерживаются на некотором оптимальном уровне [6; 12]. Входит ли это свойство эмоций в функцию координации деятельности? Проведенные исследования показывают, что именно с ним связаны существенные моменты координации мыслительной деятельности, обеспечивающие ее гибкость, перестройку, коррекцию, уход от стереотипа, смену актуальных установок.

 

ФАКТЫ, ПОДТВЕРЖДАЮЩИЕ ГИПОТЕЗУ

 

Ниже мы остановимся на некоторых фактах, которые можно считать соответствующими выдвинутой нами гипотезе о координирующей роли эмоций в регуляции мыслительной деятельности.

В интересующем нас плане наиболее показательными кажутся факты, полученные при исследовании распада мышления в патологии. Если гипотеза о координации мыслительной деятельности эмоциональными процессами верна, то эксперименты должны дать картину дезинтегрированности мыслительной деятельности у больных с патологией эмоционального реагирования. Можно прогнозировать прежде всего изменение роли мотивов, а вместе с ним и личностных смыслов для субъекта всего происходящего, являющихся следствием того, что эмоции не могут полноправно выполнять функцию репрезентации сознанию потребностей, побуждающих и активирующих любую, в том числе и мыслительную

 

28

 

деятельность. Далее можно прогнозировать невозможность организации целенаправленной деятельности по причине нарушений мотивационного обеспечения деятельности. Должна быть нарушена способность к планированию деятельности, поскольку нарушится зависимая от эмоций система промежуточного целеобразования. (Взаимосвязь между эмоциями и целеобразованием в норме показана экспериментально [4], [12].) Наиболее показательными должны быть нарушения в механизмах обратной связи, необходимой для регуляции и координации деятельности. Эмоциональная оценка всего происходящего будет нарушена, а это должно привести к потере критичности, невозможности коррекции деятельности в ходе ее развития.

Б. В. Зейгарник [8] удалось выделить группу больных, отличительным признаком которой было отсутствие у таких больных нарушений умственных операций, изменений в состоянии сознания, но при этом резко проявлялось отсутствие критичности, бесконтрольность деятельности, обусловленные отсутствием какого-либо отношения к работе, к своим возможностям, к оценкам результатов действий [8]. «Некритическое поведение может наступать из-за аффективных изменений. Нередко больные с хорошими интеллектуальными возможностями, при ясном состоянии сознания, не могут правильно оценить ситуацию только потому, что они аффективно захвачены определенным переживанием или желанием» [8; 190]. У «некритичных» больных наблюдается снижение интересов, невозможность планирования, безразличное отношение к своим ошибкам, невозможность длительного удержания цели, действия, направленные вразрез с условиями деятельности на фоне понимания и осознания самих условий, игнорирование своих ошибок, отсутствие попыток вникнуть в смысл задания. Интересно, что если кто-то другой осуществлял контроль и оценку действий таких больных, они могли осмыслить и достаточно сложные задачи. Самое характерное для таких больных — отсутствие самоконтроля и безразличное отношение к тому, что они делают [8; 175]. Самое общее проявление — отсутствие личностного отношения к ситуации. «Связь событий с мотивами, их личностный смысл непосредственно сигнализируется возникающими... эмоциональными переживаниями», — писал А. Н. Леонтьев [15, 27]. Видимо, нарушения в сфере эмоций приводят к тому, что начинают рваться каналы связи субъекта с ситуацией, с собственными действиями в ней и даже сохранные умственные операции, речь и сознание не в силах спасти мыслительную деятельность от распада.

Исследование мышления больных-резонеров показало, что более чем у трети из них не наблюдается никаких нарушений мыслительных операций. Легко выполняются задания, требующие анализа, синтеза, сравнения [9]. Однако специальными опытами было установлено, что резонерство наблюдается только у тех больных, у которых четко диагностировались изменения в эмоционально-мотивационной сфере. Характерным признаком резонерства можно считать дискоординированность мыслительной деятельности, проявляющуюся в постоянной потере связи с конкретной задачей, неадекватной оценке ситуации и самооценке, приводящей к невозможности корректировать деятельность и удерживать ее в направлении цели.

Наиболее показательны исследования больных-резонеров, у которых наблюдается не столько искажение, сколько крайнее уплощение и обеднение эмоциональной сферы [19]. Ведь если наше предположение о координирующей функции эмоций в мышлении верно, т. е. эмоции позволяют организовать нешаблонную, гибкую мыслительную деятельность, то исчезновение эмоций неминуемо приведет к стереотипии, столь же неминуемо приводящей к распаду мыслительной деятельности. Анализ деятельности таких больных показывает, что для них действительно

 

29

 

характерно наличие резонерских суждений, приобретающих «характер штампов-автоматизмов, утративших свою смысловую содержательную сторону» [19; 73].

Исследования мышления у детей, отстающих в учении по причине задержки, в развитии эмоционально-волевой стороны личности, показали, что в этом случае также выявляются отклонения, которые можно диагностировать как дезинтеграцию мыслительной деятельности. Отмечается, в частности, «недостаточная гибкость мышления у отстающих учеников, их склонность к стереотипам, шаблонным способам действий» [9; 96].

Если эмоциональные переживания действительно соединяют условия деятельности и сами действия в них с мотивами субъекта, то эффекты «отщепления действия от его мотива», замеченные А. Р. Лурия при исследовании больных с «лобным синдромом», можно расценить как эмоциональные нарушения [16]. Однако возникает вопрос о том, каким образом «лобный синдром» обусловливает эмоциональные отклонения.

Исследования больных с поражениями лобных долей мозга показали, что на фоне нарушений организованного целенаправленного поведения у данных больных «наблюдаются эмоциональные изменения, которые описывались едва ли не всеми исследователями случаев поражения лобных долей мозга» [16; 218]. Неудачи в деятельности не вызывают у таких больных длительных эмоциональных реакций, исчезает контроль, появляются импульсивные неконтролируемые действия, безразличие к окружающему, и все это можно наблюдать на фоне сохранного «формального интеллекта» при относительно легких поражениях лобных долей [16]. Весьма важно, на наш взгляд, то, что при «лобном синдроме» проявляются резкие патологические изменения в вегетатике (изменения сопротивления кожи, плетизмограммы), регистрируемые обычно при изучении ориентировочных и эмоциональных реакций. Это лишний раз убеждает нас в мысли, что в КГР отражаются не примитивные, архаичные продукты функционирования подкорковых структур, а сложные процессы взаимодействия, происходящего внутри единого системно работающего мозгового ансамбля. Этот ансамбль включает в себя лобные доли — самые молодые, самые сложные и специфически человеческие отделы мозговой коры, которые интимно связаны двусторонними связями с нижележащими подкорковыми структурами [16], [17]. То, что мы считаем эмоциями, и то, что объективно регистрируется нами в КГР, является продуктом целостной работы этого ансамбля. При таком подходе представление о том, что мыслительный процесс заглушает вегетатику, почти эквивалентно представлению о том, что мыслительный процесс заглушает... мыслительную деятельность?!

Проводя такую аналогию мы вовсе не имеем в виду отождествление вегетатики с мыслительной деятельностью. Мы этим хотим подчеркнуть, что вегетатика отражает интегральную характеристику сложных взаимодействий в регуляторной системе, нейроанатомической основой которой является лобная кора, лимбический мозг, ретикулярная формация. «Именно в этой системе, — писал В. Д. Небылицын, — согласно новейшим данным, разыгрываются процессы общего управления действиями и состояниями организма, именно ее структуры осуществляют синтез целостного, адекватного, а у человека — разумного и творческого поведения как непременного атрибута личности» [17; 221].

Анализ данных патопсихологических исследований показывает, таким образом, что изменения в эмоциональном реагировании (эмоциональная «уплощенность» и «бедность», эмоциональная «захваченность», изменения в мозговых субстратах, обусловливающих возникновение и функционирование эмоциональных проявлений) приводят к тому, что на фоне сохранного «формального интеллекта» мыслительная деятельность

 

30

 

перестает быть координируемой. Это проявляется в нарушениях критичности оценки ситуации и действий, невозможности коррекции деятельности, невозможности планирования ее, выделения этапов (промежуточных целей), снижении инициативы, разрыве между мотивами и условиями деятельности, отсутствии гипотез, предварительной ориентировки, стремлении к стереотипу и шаблону, отсутствии предвосхищений эффекта действий и, в конце концов, в распаде мыслительной деятельности, в невозможности организации гибкой целенаправленной деятельности.

Ограниченные рамками журнальной статьи, мы не имеем возможности остановиться на тех уже имеющихся в нашем распоряжении данных, которые подтверждают гипотезу о координирующей роли эмоций в мыслительной деятельности в норме. Они будут изложены в специальной работе.

Обобщая все вышесказанное, можно отметить следующее. Вряд ли эмоции в мышлении могут выполнять какие-либо другие функции, кроме регулирующей, если иметь под ними в виду те эмоции, которые возникают по ходу мыслительной деятельности и являются ее производными в том смысле, что отражают отношения между мотивами мыслительной деятельности и успехом или возможностью успешной реализации этой деятельности. Эмоции не являются самостоятельным регулятивным аппаратом. Их регулятивный смысл заключается скорее в координации становления и функционирования других регуляторов различных уровней. Зарождаясь в ходе эволюции как организатор нешаблонного поведения, на уровне мыслящей личности, эмоции достигают своего высшего развития, позволяющего им занять существенное место в организации гибкой и в то же время устойчивой и целенаправленной мыслительной деятельности.

 

1.       Асмолов А. Г. Деятельность и установка. — М., 1979, 149 с.

2.       Асмолов А. Г., Петровский В: А. О динамическом подходе к психологическому анализу деятельности. — Вопросы психологии, 1978, № 1, с. 70—81.

3.       Брушлинский А. В. Мышление и прогнозирование. — М., 1979. — 229 с.

4.       Васильев И. А. Теоретическое и экспериментальное исследование интеллектуальных эмоций: Автореф. канд. дис. — М., 1976. —25 с.

5.       Вилюнас В. К. Психология эмоциональных явлений. — М., 1976. — 142 с.

6.       Гельгорн Э., Луфборроу Дж. Эмоции и эмоциональные расстройства. (Предисловие П. К. Анохина) (5—18). — М., 1976. — 672 с.

7.       Запорожец А. В. Эмоции и их роль в регуляции деятельности. — В сб.: Личность и деятельность: Тезисы докладов к V Всесоюзному съезду психологов. М., 1977, с. 62—63.

8.       Зейгарник Б. В. Патология мышления. — М., 1962. — 243 с.

9.       Егорова Т. В. Особенности памяти и мышления младших школьников, отстающих в развитии. — М., 1973. — 148 с.

10.    Клочко В. Е. Инициация и динамизация мыслительной деятельности. — В сб.: Седьмой симпозиум по кибернетике. Тбилиси, 1974. — 10 с.

11.    Клочко В. Е. Целеобразование и формирование оценок в ходе постановки и решения мыслительнынх задач: Автореф. канд. дис. — М., 1978. — 23 с.

12.    Клочко В. Е. Целеобразование и динамика оценок в ходе решения мыслительных задач. — В сб.: Психологические исследования интеллектуальной деятельности. 1979, с. 87—95.

13.    Кочубей В. И. Об определении понятия ориентировочной реакции у человека. — Вопросы психологии, 1979, № 3, с. 35—47.

14.    Кулюткин Ю. Н. Эвристический поиск, его операционные и эмоциональные компоненты. — Вопросы психологии, 1973, № 1, с. 48—59.

15.    Леонтьев А. Н. Потребности, мотивы и эмоции. — М., 1971. — 39 с.

16.    Лурия А. Р. Высшие корковые функции человека. — М., 1969. — 501 с.

17.    Небылицын В. Д. Психофизиологические исследования индивидуальных различий. — М., 1976. — 335 с.

18.    Путляева Л. В. О функциях эмоций в мыслительном процессе. — Вопросы психологии, № 1, 1979, с. 28—36.

19.    Тепеницина Т. И. Роль эмоциональных факторов в структуре мыслительной деятельности.

 

31

 

— В сб.: Психологические исследования интеллектуальной деятельности М 1979, с. 68—74.

20.    Терехов В. А., Васильев И. А. Исследование процессов целеобразования при решении мыслительных задач. — Вопросы психологии, 1975, № 1, c. 12—21.

21.    Тихомиров О. К. Структура мыслительной деятельности человека. — М 1969. — 304 с.

22.    Тихомиров О. К. О видах познавательной деятельности и процессов управления. — В сб.: Теоретические проблемы управления познавательной деятельности человека. — Доклады Всесоюзной конференции. М., 1975, с. 179—193.

23.    Тихомиров О. К., Клочко В. Е. Обнаружение противоречий как начальный этап формирования задачи.— В сб.: Искусственный интеллект и психология. М., 1976 с. 176—205.

24.    Тихомиров О. К. (ред.). Психологические исследования творческой деятельности. — М., 1975. — 256 с.

25.    Тихомиров О. К. Вклад психологических исследований мышления в общую теорию деятельности. — В сб.: Деятельность и психические процессы: Тезисы докладов V Всесоюзного съезда психологов СССР. М., 1977, с. 85—86.

26.  Тихомиров О. К. (ред.). Психологические исследования интеллектуальной деятельности. — М., 1979. — 232 с.