20

 

ПРИНЦИП ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В ИССЛЕДОВАНИЯХ МЕЖЛИЧНОСТНОГО

ВОСПРИЯТИЯ

 

А. У. ХАРАШ

Факультет психологии МГУ

 

Межличностное восприятие, или познание людьми друг друга (эти словосочетания, равно как и «социальная перцепция», часто употребляются в качестве синонимических), является необходимой составляющей всякого межличностного взаимодействия; момент взаимного познания (восприятия) и его продукт (образ другого человека — межличностный перцепт) так или иначе включены в любое отношение, связывающее людей между собой. Более того, поскольку речь идет о функциональных механизмах человеческого общения, межличностное восприятие — это не только необходимое, но и достаточное его условие, его «триггер», инициирующее звено: люди, воспринимающие друг друга, тем самым уже вступают друг с другом в общение, даже если они еще не успели приступить ни к намеренному обмену информацией, ни к совместному решению инструментальной задачи1. Межличностное восприятие — это, таким образом, универсальная функциональная основа межличностных отношений и взаимодействий, и вопрос о методологических и теоретических предпосылках его исследования упирается в то, как понимается исследователем целостная механика человеческого общения. От этого понимания зависит, каких теоретических воззрений на свой предмет будет придерживаться исследователь социальной перцепции и какими методами он станет его изучать.

В настоящей работе сделана попытка последовательно вывести Общие предпосылки исследования межличностного восприятия из теоретической модели межличностных взаимоотношений и взаимодействий, основывающейся на принципе деятельности.

 

ПРИНЦИП ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ

ОСНОВА ИССЛЕДОВАНИЯ МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ

И ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ

 

Принцип деятельности, положенный А. Н. Леонтьевым и С. Л. Рубинштейном в основание психологической теории, обязан своим происхождением социально-философским сочинениям К. Маркса и Ф. Энгельса. Он, однако, не имеет в трудах классиков марксизма какой-то

 

21

 

одной, однозначной, незыблемой и «закрытой» формулировки. Принцип деятельности столь же многообразен, как и сама реальность общественного бытия человека; он, собственно говоря, родился в трудах классиков марксизма как антитеза каким бы то ни было произвольным догматическим посылкам. Принцип деятельности — это прежде всего указание на саму действительность человеческого бытия как на исходный момент любого исследования человека и общества. Эта эпистемологическая специфика принципа деятельности неоднократно подчеркивалась К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Немецкой идеологии»: «Предпосылки, с которых мы начинаем, не произвольны, они — не догмы; это — действительные предпосылки, от которых можно отвлечься только в соображении. Это — действительные индивиды (разрядка ваша. — А. X.), их деятельность и материальные условия их жизни, как те которые они находят уже готовыми, так и те, которые созданы их собственной деятельностью» [2; 18]; «...мы исходим не из того, что люди говорят, воображают, представляют себе, — мы исходим также не из существующих только на словах, мыслимых, воображаемых, представляемых людей, чтобы от них прийти к подлинным людям; для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди (разрядка наша. — А. X.), и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного процесса» [2; 25]. Не постулат о «действительных индивидах», а сами эти индивиды, не аксиома о «действительно деятельных людях», а сами эти люди — таков исходный и исконный смысл принципа деятельности в социальной философии марксизма. Мы только тогда сумеем исследовать человеческую деятельность как собственно предметное, посюстороннее бытие, действительность человека, когда научимся отличать эту действительность от того, что мы (и изучаемый, и изучающий) о ней думаем мыслим, воображаем, представляем себе). Принцип деятельности вовсе не предписывает исследователю видеть во всех человеческих проявлениях одну только «деятельность», а не, скажем, «поведение» — в таком случае он был бы всего-навсего ригористической нормой словоупотребления. Принцип деятельности побуждает исследователя к настойчивой работе по выявлению во всех человеческих проявлениях их предметно-деятельностного зерна, деятельностной основы. «Деятельность может казаться беспредметной, но научное исследование деятельности необходимо требует открытия ее предмета» — так выразил этот методологический императив А. Н. Леонтьев [14; 84].

Не удивительно, что реализация принципа деятельности в исследованиях межличностных взаимоотношений и взаимодействий, будь то общение или социальная перцепция, встречает на своем пути гораздо больше трудностей, чем это имеет место при изучении различных видов индивидуальной активности, моторной и когнитивной, в которых «предметное зерно» как бы обнажено или, по крайней мере, имеет достаточно очевидные эмпирические репрезентации. Онтологическая специфика процессов межличностного взаимодействия, как таковых, состоит в том, что в них эмпирически достоверным является присутствие только самих взаимодействующих сторон (индивидов, личностей); что же касается предмета деятельности, то он уходит вглубь, скрываясь за поведенческим (коммуникативным) фасадом взаимодействия, и его открытие становится делом весьма сложным.

Первая возможность покончить с. этой фундаментальной трудностью, услужливо подсказываемая укоренившейся практикой общепсихологического экспериментирования и теоретизирования, заключается в том, чтобы опереться на знакомый, самой же этой практикой вызванный к жизни и ею отшлифованный образ человеческой деятельности как отношения субъекта к объекту и объявить отношение между двумя субъектами

 

22

 

комбинацией двух субъектно-объектных отношений:

 

 

Не найдя в ситуации межличностного взаимодействия (общения, межличностного восприятия) никаких иных чувственно достоверных реальностей, которые могли бы быть истолкованы как предмет деятельности, кроме самих взаимодействующих индивидов, здравый смысл их же самих и выдает за объекты. Против подобных истолкований решительно выступает Б. Ф. Ломов: «Можно разделить виды деятельности по их объекту, тогда общение может рассматриваться как деятельность, объектом которой является человек. Но этот объект столь специфичен, что поставить деятельность по отношению к нему в один ряд с деятельностями по отношению к другим, «равнодушным» объектам (вещам)... представляется затруднительным» [15; 73].

Очевидно, что при таком — редукционистском — истолковании отношение «субъект — субъект» лишается своей онтологической и эпистемологической специфики. Представление о субъектно-субъектных связях как о непосредственном противостоянии и взаимной объективации двух и более субъектов попросту делает интерсубъектную парадигму избыточной: для изучения межиндивидуальных взаимодействий вполне достаточно оказывается одного только субъектно-объектного отношения. Именно при таком подходе «деятельность» оказывается синонимом «поведения», предпочитаемым по соображениям стилистического порядка, а «общение» — частным видом «деятельности»2.

Вторая возможность, сформулированная Б. Ф. Ломовым [15], как раз и заключается в акцентировании субъектно-субъективного отношения как особой стороны социального бытия индивида, его образа жизни [15; 78, 92], отличной от отношения «субъект — объект» и связанной с последним определенными системными взаимозависимостями. Само по себе признание за отношением «субъект — субъект» особой онтологической специфики, несводимой к одним только функциональным и историческим моментам, конституирующим отношение «субъект — объект», методологически чрезвычайно ценно; оно имеет глубокий психологический смысл. Но с другой стороны, при таком положении остаётся в силе расчленение социального бытия человека на деятельность и общение, которое основывается все на том же традиционно-психологическом, эмпирически обедненном (субъектно-объектном) толковании понятия деятельности. Сформулированное Б. Ф. Ломовым требование субъектно-субъектного подхода к изучению общения при всей его справедливости и продуктивности нуждается поэтому в дальнейшей разработке (один из вариантов который мы предложим несколько ниже).

Третья возможность заключается во внедрении в обиход психологии межличностных взаимоотношений и взаимодействий более широкого, чем это допускалось традиционной (индивидуалистической) психологией, значения термина «субъект». Наиболее полную реализацию этой возможности мы находим в следующей формулировке А. А. Леонтьева: «Общение следует понимать не как интериндивидуальный, а как социальный феномен, как его субъект следует рассматривать не изолированного индивида, а социальную группу или общество в целом»

 

23

 

[12; 123]. Однако, хоть эта точка зрения и смыкается на первый взгляд с разделяемым нами тезисом о социальной общности как субъекте деятельности [8; 179—180], [9; 98—99], [4], [5], она, снимая одни трудности, тут же ставит нас перед другими. Из этих последних самая фундаментальная состоит в том, что при таком понимании субъекта общения процессы межличностного взаимодействия (и в том числе межличностного восприятия), взятые как процессы собственно меж постные, вообще оказываются за бортом и становятся недосягаемы для психологической теории, основывающейся на принципе деятельности. Логическим следствием из такого подхода явилась бы следующая ситуация: изучая процессы групповой «макромеханики» — группообразования, формирования групповой сплоченности, групповой дифференциации и интеграции, исследователь исходит из принципа деятельности; когда же дело доходит до изучения межличностных контактов в собственном смысле слова, он, хочет того или нет, явно или неявно должен взять на вооружение все ту же схему «субъект — объект» — либо в ее исходном, неприкрыто манипулятивном варианте, либо в «романтических» толкованиях вроде «принципа любви» Людвига Фейербаха или «принципа симпатии» Адама Смита. В то же время без изучения межличностных взаимодействий не обойтись, ибо пытаться изучить группу как коллективного субъекта деятельности, не заботясь о «микромеханике» межличностных связей, — это все равно что пытаться понять функционирование живого организма, оставив в стороне вопрос о нервных волокнах и кровеносных сосудах.

Нам кажется, что ключ к решению этой проблемы лежит в том, чтобы, с одной стороны, увидеть в субъектно-объектном и субъектно-субъектном отношениях два несводимые одно к другому измерения целостного человеческого бытия, человеческой деятельности и, с той стороны, отказаться от взгляда на них как на альтернативные полюсы, между которыми необходимо выбирать при теоретическом и методологическом осмыслении проблем человеческого общения. Эти два измерения предполагают друг друга и друг без друга невозможны. Причем дело не только в том, что субъектно-объектная парадигма в снятом виде несет в себе идею субъектно-субъектного отношения; ело еще и в том, что адекватное понимание субъектно-субъектной парадигмы невозможно помимо привлечения представления о субъекте в его отношении к объекту, так как, лишь противополагаясь объекту, субъект утверждает себя как субъект. Иначе говоря, отношение S₁ ↔ S₂ следует толковать как опосредствованное объектом, или лучше сказать, как сосредоточенное на нем:

 

 

Дело обстоит вовсе не так, что, действуя относительно каких-то неодушевленных (несубъектных) объектов, человек еще и (одновременно, параллельно) общается с другими людьми: человек находит предмет своей деятельности среди людей — и нигде более. И наоборот: предмет деятельности есть путеводная нить, которая приводит человека в сообщество других людей. «...Предмет, как бытие для человека, как предметное бытие человека, есть в то же время наличное бытие человека для другого человека, его человеческое отношение к другому человеку, общественное отношение человека к человеку» [1; 47]. А. А. Леонтьев говорит в данной связи о социальности предмета как о его фундаментальном свойстве [13; 125—126].

Если основываться на приведенной формуле, к наиболее адекватному воплощению принципа деятельности в ткани социально-психологического исследования межличностных взаимоотношений и взаимодействий подошел в настоящее время А. В. Петровский, разрабатывающий

 

24

 

вместе со своими сотрудниками «теорию деятельностного опосредствования межличностных отношений» [17; 197—216].

 

УРОВНЕВАЯ СТРУКТУРА ПРОЦЕССОВ МЕЖЛИЧНОСТНОГО ВОСПРИЯТИЯ

В СВЕТЕ ПРИНЦИПА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

Противопоставление редукционистской и деятельностной трактовок межличностного взаимодействия приобретает особую контрастность, если обратиться в целях его истолкования к сопоставлению развиваемого К. Марксом и Ф. Энгельсом представления о человеке как о «чувственной деятельности» с фейербаховским представлением о человеке как о «чувственном предмете». «...У Фейербаха то огромное преимущество перед «чистыми» материалистами, — писали авторы «Немецкой идеологии», — что он признает и человека «чувственным предметом»; но... он рассматривает человека лишь как «чувственный предмет», а не как «чувственную деятельность», так как он и тут остается в сфере теории и рассматривает людей не в их данной общественной связи, не в окружающих их условиях жизни, сделавших их тем, чем они в действительности являются...» [2; 44]. Эта противоположность человека как «чувственной деятельности» человеку как «чувственному предмету» имеет решающее значение для понимания тех методологических и теоретических следствий, которые вытекают из принципа деятельности применительно к исследованиям межличностного восприятия. В самом деле, в согласии с тем представлением о межличностном взаимодействии, которое было обозначено выше как непосредственное противостояние взаимодействующих сторон, межличностное восприятие должно рассматриваться как взаимная объективация «чувственных предметов»: каждый из них дан другому сугубо объективно, т. е. как поведение, но не как деятельность. Чтобы открыть другого как «чувственную деятельность», я должен разгадать предмет, с которым он работает, а значит — обрести, в свою очередь, известную степень причастности к этому предмету, или, иными словами, переключить свое внимание с «чувственного предмета», каковым первоначально является для меня воспринимаемый, на предмет его деятельности. Если я полностью сфокусировался на предмете, материальном или идеальном, с которым работает воспринимаемый мною индивид, то его «чувственно-предметное» изображение в моей голове расплывается, смазывается, теряет четкость. Он (индивид) вообще перестает существовать для меня как «чувственный предмет» и полностью обращается в «чувственную деятельность», как материя обращается в энергию при скоростях, близких к скорости света. Идеальный конечный момент этого «релятивистского» превращения как раз и зарегистрирован формулой S₁↔ S_{2 =} S₁ → О ← S₂. Высшая фаза межличностного восприятия — это восприятие междеятельностное, представляющее собой не что иное, как фокусировку субъектов восприятия на общем предмете, их поглощенность этим предметом, которая не оставляет места для их взаимной объективации как «чувственных предметов». Акт межличностного восприятия становится, таким образом, актом объединения индивидуальных субъектов — участников взаимодействия — в единый целостный субъект деятельности — коллектив.

Эвристическая ценность принципа деятельности, понятого применительно к исследованию межличностного восприятия как диалектическое противопоставление двух толкований человека — как «чувственного предмета» и как «чувственной деятельности», — заключается в том, что он не дает исследованию остановиться и зациклиться на «объектном» уровне межличностного восприятия и побуждает прокладывать

 

25

 

путь к его «субъектному» пласту. (Эти термины — объектное восприятие и субъектное восприятие — мы и будем употреблять в дальнейшем.) Предмет социоперцептивного исследования, рассмотренный сквозь призму принципа деятельности, еще решительнее отмежевывается от предмета традиционной общепсихологической теории восприятия, вписываясь в контекст жизнедеятельности социальных общностей подобному же итогу мы пришли бы и в том случае, если бы исходили с самого начала из идеи деятельностного опосредствования межличностных отношений, т. е. из того конкретного преломления, которое вшвел принцип деятельности в стратометрической концепции А. В. Петровского. Объектное восприятие другого — восприятие непосредственное. Это — восприятие в условиях диффузной группы, когда у соприсутствующих (совместно пребывающих) людей либо нет общего предмета, на котором они смогли бы сфокусировать свое внимание и усилия, либо такой общий предмет наличествует в ситуации межличностного взаимодействия лишь формально-конвенциально, как вмененная в обязанность производственная функция, не имея для участников взаимодействия личностного смысла. Собственно опосредствованным совместной деятельностью является восприятие в условиях коллективной жизнедеятельности, когда предмет труда имеет для участников взаимодействия личностный смысл (или, как мы предпочли бы говорить, когда он личностно осмыслен), занимает в их индивидуальных мотивационных иерархиях ведущее положение [20; 28—31]. Тогда только мы и имеем субъектное восприятие, отличающееся от объектного не как рядоположенный ему вид (или тип) восприятия, но как значительно превосходящее его по уровню развития. Брать межличностное восприятие как находящееся в процессе постоянного усложнения и развития — таково первое из важнейших требований, предъявляемых принципом деятельности к исследованию межличностного восприятия.

Но с другой стороны, отношение между объектной и субъектной составляющими межличностного восприятия вовсе не сводится к одному только отношению генетического следования. Они присутствуют в акте межличностного восприятия синхронно, сосуществуют в нем, и так обстоит дело уже на самой первой фазе социоперцептивного процесса, которую, опираясь на общепсихологическую теорию восприятия, можно квалифицировать как «фазу обнаружения сигнала». Действительно, было бы ошибкой полагать, что я убеждаюсь в том, что передо мной человек, только в результате сличения поступающей извне сенсорной информации с хранящимся в памяти когнитивным эталоном (типа гальтоновской фотографии), или же в результате вычленения в «видимом поле» (по терминологии Дж. Дж. Гибсона) каких-то признаков, имеющих значение «человек», или вообще в результате одних только собственно перцептивных операций. Конечно, эти операции — неотъемлемая (и, вероятно, инициирующая) составная часть восприятия другого человека. Но решающим и достовернейшим свидетельством того, что воспринимаемый стимул есть человек, является особое переживание, которое можно определить как «переживание самого себя». Воспринять другого человека — это значит актуально или потенциально оказаться у него на глазах, быть, в свою очередь, воспринятым им. Поэтому, обнаружив в своем «видимом поле» человека, я тут же импульсивно вспоминаю себя — свою внешность, свое поведение, свои личные проблемы. Воспринимать другого человека — это значит всегда, пользуясь выражением К. Маркса, смотреться в него, как в зеркало. Но с этого-то как раз и начинается поиск чужого предмета и сосредоточение на нем: я поначалу ищу предмет деятельности воспринимаемого мною: человека в себе самом. И тем самым ужена самой ранней фазе социоперцептивного акта в той или иной мере отвлекаюсь

 

26

 

от него как от «чувственного предмета». Быть может, эту особенность восприятия человека человеком и имел в виду С. Л. Рубинштейн, когда пытался сформулировать наиболее общее определение «отношения к другому человеку»: «...другой человек, будучи дан как объект, вызывает к себе отношение как к субъекту, а я для него — объект, которого он, в свою очередь, принимает как субъекта» [19; 377].

Восприятие другого человека как «чувственного предмета» в «чистом» виде невозможно, если речь идет об условиях реального межличностного взаимодействия, какое мы находим в группе, коллективе, при повседневных контактах; такое восприятие можно индуцировать разве что с помощью искусственных лабораторных приемов, например, предъявляя вместо живого человеческого лица фотографию или схематический чертеж лицевой экспрессии. Однако даже в этом случае остается открытым вопрос, не возникает ли и тут у воспринимающего импульсивное переживание собственной «предъявленности» другому. Во всяком случае, к утвердительному ответу на этот вопрос склоняет обнаруженный Г. А. Марреем [25] феномен «дополнительной апперцептивной проекции». Согласно его результатам, подтвержденным затем в других исследованиях [23], [22; 152], испуг побуждает испытуемого воспринимать лица на фотографиях не столько испуганными, как это можно было бы предположить, основываясь на более традиционных представлениях о механизмах проекции (т. е. на понятии о так называемой проекции сходства), сколько враждебными, злоумышленными; точно так же тревожный субъект склонен видеть на фотографиях, чужих лиц не столько тревогу и беспокойство, сколько жестокость, суровость, строгость, квалифицируя их как угрожающие и пугающие. Нам представляется, что в этих фактах зарегистрирован момент импульсивного восприятия испытуемым самого себя как потенциального объекта чужой деятельности, которое и вносит когнитивные искажения в чувственную данность — предъявленное человеческое лицо, изображение которого в сознании субъекта восприятия оказывается смазанным и нечетким.

Важно подчеркнуть, что мы вовсе не хотим представить дело так, будто статусом реальности обладает только представление о межличностном восприятии, в котором стороны мыслятся как сфокусировавшие свои когнитивные усилия на едином объекте. Прослеживая микрогенез перцептивного образа другого человека, мы признаем с необходимостью, что столь же реалистично и упрошенное представление о межличностном восприятии как о взаимной объективации индивидов. Здесь нет никакого противоречия. Объектная составляющая становится заблуждением в голове наблюдателя, если тот вырывает ее из целостного перцептивного процесса; взятая же в своей реальной взаимосвязи с субъективной составляющей, она оказывается органической частью межличностного восприятия. Тут важно помнить, что (если вновь обратиться к уже приводившейся формулировке К. Маркса и Ф. Энгельса) субъектно-объектная картина межличностного восприятия не может быть ничем иным, кроме как «идеологическим отражением и отзвуком» реальности, «действительного жизненного процесса», и заблуждение исследователя, всецело ей доверившегося, состоит вовсе не в том, что он вообразил себе нечто несуществующее. Дело в том, что, сосредоточившись на одной, более простой и непосредственно данной грани реальности, он упустил из виду другие ее грани, не столь доступные, которые, кстати сказать, тоже в свою очередь превратятся в кажимость, иллюзию, стоит только упустить из виду и оторвать от них более простую и достоверную действительность, доступную непосредственному наблюдению.

Двусоставность межличностного восприятия как психического процесса обусловлена двуплановостью его объекта. Человек, оказавшийся от неге как от «чувственного предмета». Быть может, эту особенность восприятия человека человеком и имел в виду С. Л. Рубинштейн, когда пытался сформулировать наиболее общее определение «отношения к другому человеку»: «...Другой человек, будучи дан как объект, вызывает к себе отношение как к субъекту, а я для него — объект, которого он, в свою очередь, принимает как субъекта» [19; 377].

Восприятие другого человека как «чувственного предмета» в «чистом» виде невозможно, если речь идет об условиях реального межличностного взаимодействия, какое мы находим в группе, коллективе, при повседневных контактах; такое восприятие можно индуцировать разве что с помощью искусственных лабораторных приемов, например, предъявляя вместо живого человеческого лица фотографию или схематический чертеж лицевой экспрессии. Однако даже в этом случае остается открытым вопрос, не возникает ли и тут у воспринимающего импульсивное переживание собственной «предъявленности» другому. Во всяком случае, к утвердительному ответу на этот вопрос склоняет обнаруженный Г. А. Марреем [25] феномен «дополнительной апперцептивной проекции». Согласно его результатам, подтвержденным затем в других исследованиях [23], [22; 152], испуг побуждает испытуемого воспринимать лица на фотографиях не столько испуганными, как это можно было бы предположить, основываясь на более традиционных представлениях о механизмах проекции (т. е. на понятии о так называемой проекции сходства), сколько враждебными, злоумышленными; точно так же тревожный субъект склонен видеть на фотографиях чужих лиц не столько тревогу и беспокойство, сколько жестокость, суровость, строгость, квалифицируя их как угрожающие и пугающие. Нам представляется, что в этих фактах зарегистрирован момент импульсивного восприятия испытуемым самого себя как потенциального объекта чужой деятельности, которое и вносит когнитивные искажения в чувственную данность — предъявленное человеческое лицо, изображение которого в сознании субъекта восприятия оказывается смазанным и нечетким.

Важно подчеркнуть, что мы вовсе не хотим представить дело так, будто статусом реальности обладает только представление о межличностном восприятии, в котором стороны мыслятся как сфокусировавшие свои когнитивные усилия на едином объекте. Прослеживая микрогенез перцептивного образа другого человека, мы признаем с необходимостью, что столь же реалистично и упрощенное представление о межличностном восприятии как о взаимной объективации индивидов. Здесь нет никакого противоречия. Объектная составляющая становится заблуждением в голове наблюдателя, если тот вырывает ее из целостного перцептивного процесса; взятая же в своей реальной взаимосвязи с субъективной составляющей, она оказывается органической частью межличностного восприятия. Тут важно помнить, что (если вновь обратиться к уже приводившейся формулировке: К. Маркса и Ф. Энгельса) субъектно-объектная картина межличностного восприятия не может быть ничем иным, кроме как «идеологическим отражением и отзвуком» реальности, «действительного жизненного процесса», и заблуждение исследователя, всецело ей доверившегося, состоит вовсе не в том, что он вообразил себе нечто несуществующее. Дело в том, что, сосредоточившись на одной, более простой и непосредственно данной грани реальности, он упустил из виду другие ее грани, не столь доступные, которые, кстати сказать, тоже в свою очередь превратятся в кажимость, иллюзию, стоит только упустить из виду и оторвать от них более простую и достоверную действительность, доступную непосредственному наблюдению.

Двусоставность межличностного восприятия как психического процесса обусловлена двуплановостью его объекта. Человек, оказавшийся

 

27

 

в поле зрения другого человека, для этого последнего представляет собой сообщение (в самом точном смысле этого слова), в котором, как и во всяком сообщении, выделяется внешняя сторона — текст — и внутренная — смысл. В случае межличностного восприятия роль текста выполняет поведение воспринимаемого индивида — совершаемые им действия и операции. Функция смысла ложится на «затекстовый» слой сообщения, каковым и является деятельность, организуемая и направляемая личностно осмысленным предметом — своим действительным мотивом [21].

Как и восприятие обычного (например, вербального) сообщения, восприятие другого человека может быть, далее, «значенческим» и «смысловым» (по терминологии А. А. Леонтьева [11; 146—147]). «Значенческое» понимание поведения — это приписывание его элементам готовых «словарных» (т. е. стереотипных, культурно узаконенных) значений; если дело дальше этого не идет, то в сознании воспринимающего; складывается «чувственно-предметный» образ воспринимаемого индивида. С. Л. Рубинштейн полагал, что в повседневном общении люди так и воспринимают друг друга: «В повседневной жизни, общаясь с людьми, мы ориентируемся в их поведении, поскольку мы как бы «читаем» его... Это «чтение» протекает бегло, поскольку в процессе общения с окружающими у нас вырабатывается определенный, более или менее автоматически функционирующий психологический подтекст (т. е. стандартный набор значений. — А. X.) к их поведению» [18; 180]. «Беглое чтение» поведения — краткая, но очень выразительная характеристика той формы межличностного восприятия, которая абстрагируется от воспринимаемого человека как от «чувственной деятельности».

Для того чтобы проникнуть в «затекстовой» слой сообщения, субъект восприятия должен проделать особую работу, приложить усилия, требующие особой мотивации, особого побудительного толчка, а также известных объективных условий, например достаточного количества времени и соответствующего ситуативного контекста. Сложность этой задачи определяется тем, что, как отмечалось А. А. Бодалевым, «внешняя сторона отдельно взятых поступков, как правило, не определяет однозначно их внутреннего психологического содержания» [7;9]. А. А. Бодалев иллюстрирует это положение ошибками восприятия, которые проистекают из поверхностного «чтения» поведения подростков — воспитанников школы-интерната — их воспитателями [7; 10—12]. Характерно, что, по мнению А. А. Бодалева, наиболее мощным толчком к изучению другого человека как личности, — иными словами, к преодолению «значенческого фасада» его деятельности — является отход «от тех «образцов», которые в глазах общающихся с ним являются выражением «нормы» [7; 9], т. е. такое изменение поведения, при котором стандартного, «нормативного» инвентаря значений оказывается недостаточно. «В повседневных, ставших привычными для нас жизненных ситуациях, когда нет надобности в глубоком проникновении в смысл поведения окружающих нас людей, в истинные мотивы их деятельности, процесс, раскрывающий действительное психологическое содержание их поведения, свернут. Но стоит другому человеку отойти от «само собой разумеющейся» манеры поведения или небезразличному для нас лицу «огорошить» необычным для него поступком, как процесс интерпретации поведения выдвигается на передний план» [7; 8]. Конечно, поведение другого человека может войти в прежнее русло; субъект восприятия может привыкнуть к новому, выработать новый набор стереотипных значений либо вообще по той или иной причине отказаться от дальнейших усилий, направленных на то, чтобы понять другого как «чувственную деятельность». Фундаментальная особенность межличностного восприятия, открываемая в нем при посредстве принципа деятельности, заключается в том, что оно колеблется между субъектной и объектной

 

28

 

формами. Развитие межличностного восприятия при переходе группы из диффузного состояния к состоянию коллектива выражается не в полной замене объектной формы формой субъективной, а в перераспределении их соотносительных удельных весов: в диффузной группе процессы межличностного восприятия тяготеют к объектному полюсу, в коллективе — к субъектному. Однако и в условиях коллективной жизнедеятельности в каждом акте межличностного восприятия сознание субъекта вновь и вновь проделывает путь от значения к смыслу, от поведенческого фасада к его деятельностной подоплеке, всякий раз заново открывая для себя предмет деятельности другого человека.

 

СУБЪЕКТНЫЙ И ОБЪЕКТНЫЙ СЛОИ МЕЖЛИЧНОСТНОГО ВОСПРИЯТИЯ

 

Таким образом, сосуществование субъектной объектной форм межличностного восприятия носит отнюдь не мирный характер. Это не столько сосуществование, сколько борьба, победа в которой зависит от целого ряда факторов.

Один из факторов, в наибольшей мере способных склонить чашу весов в ту или иную сторону, можно определить ваш степень ситуативной, «вещественной» репрезентированности предмета деятельности, производимой воспринимаемым индивидом. Нужно иметь в виду, что речь идет именно о представленности предмета той или иной вещью, а не о наличии предмета, поскольку предмет деятельности — это не вещь, непосредственно доступная стороннему наблюдателю. Вещь — это всего лишь объективная форма, в которой может выступать предмет человеческой деятельности [8; 185]. И если я вижу (воспринимаю) вещь, с которой работает другой человек, то это еще не значит, что я открыл предмет его деятельности. Тем не менее доступные непосредственному восприятию элементы ситуации, которые выглядят как вещественные репрезентации предмета, настойчиво привлекают к себе внимание воспринимающего и в значительной мере корригируют те впечатления, которые он выносит из непосредственного созерцания «поведенческого фасада» другого человека. Благодаря этой особенности межличностного восприятия уже в лабораторных условиях могут быть; индуцированы феномены, свидетельствующие о наличии в нем субъектного (предметно ориентированного) слоя.

Выдающийся советский кинорежиссер В. И. Пудовкин совместно со своим коллегой Л. В. Кулешовым поставил эксперимент, имевший целью показать решающую роль монтажа в формировании у зрителя образа киногероя. Были использованы кинокадры, на которых крупным планом был снят известный актер Иван Мозжухин. Выбирались статичные и спокойные кадры, на которых лицо актера не выражало никаких чувств. Эти кадры монтировались далее с другими кинофрагментами таким образом, чтобы изображенные в них объекты интерпретировались зрителем как то, на что устремлен взгляд героя. Всего было три такие комбинации. В первой из них «за крупным планом Мозжухина непосредственно следовал кадр с тарелкой супа, стоящей на столе... Во второй комбинации лицо Мозжухина сочеталось с кадрами, где демонстрировался гроб с телом женщины. В третьем случае за крупным планом следовал кадр с маленькой девочкой, играющей с забавным плюшевым медведем» [26; 140]. Будучи предъявлен зрителям, не подозревавшим о «трюке», этот материал дал, по оценке самого В. И. Пудовкина, эффект «ужасающей силы». «Люди были полны неизъяснимых восторгов по поводу игры актера. Они отмечали его глубокое сожаление о забытой тарелке супа, были тронуты и задеты за живое той неизбывной тоской, с которой он глядел на мертвую женщину,

 

29

 

и восхищались светлой, счастливой улыбкой, с которой он наблюдал за игрой девочки. Но мы-то знали, что во всех трех случаях лицо оставалось точь-в-точь одним и тем же» [там же]. Не менее интересный результат был получен Н. Л. Манном [24], который давал своим испытуемым точно такое же задание, предъявляя фотографии из иллюстрированных журналов. В одних случаях предъявлялись только лица, в других — вся фотография. Раскрытие ситуативного контекста существенно влияло на восприятие выражения лица. Так, лицо девушки — участницы спортивного состязания, которое при изолированном предъявлении характеризовалось как печальное, при предъявлении всей фотографии квалифицировалось как напряженное и полное решимости.

Таким образом, при наличии вещественных ориентиров, принимаемых за репрезентации, предмета деятельности, производимой воспринимаемым индивидом, люди предпочитают их той сенсорной информации, которую получают от его лица. Субъект восприятия концентрирует свое внимание на гипотетическом предмете деятельности, тем самым теряя частично из своего поля зрения самого воспринимаемого индивида как «чувственного предмета». Приведенные эксперименты иллюстрируют победу субъектной формы межличностного восприятия особенно наглядно.

Это, однако, случай, в котором субъектный план межличностного восприятия заявляет о себе наиболее элементарным способом. Более весомо этот план межличностного восприятия обнаруживает себя в приобретающих все большую известность в социальной психологии явлениях эмпатии и децентрации, в которых как раз и находит свое выражение стремление субъекта межличностного восприятия увидеть предмет деятельности другого человека не глазами стороннего наблюдателя, а изнутри, со стороны воспринимаемого субъекта, и тем самым достоверно найти, обнаружить этот предмет. Мы имеем в виду те случаи эмпатии и децентрации, когда дело не сводится к сочувствию и эмоциональному сопереживанию (которые могут быть пассивно-созерцательны и, следовательно, объектны) или к рациональной калькуляции с целью прогнозирования чужих мнений и точек зрения (которая, будучи сколь угодно точной, с начала до конца протекает в плане объективации другого); мы имеем в виду действительную тенденцию видеть мир глазами другого человека, осмыслять и интерпретировать этот мир как предмет его (не моей, или, точнее, не только моей) деятельности.

Если субъектный слой межличностного восприятия всегда представляет собой итог развития перцептивного образа и перцептивной механики, то его объектный компонент включается сразу же по предъявлении соответствующего стимула. Стимул сличается с перцептивным эталоном — своего рода «гальтоновской фотографией», представляющей собой абстрактный образ целого класса предметов. Ассоциируясь с объектом восприятия (точнее, с тем или иным его рельефно выделяющимся признаком, — скажем, полом, цветом волос, кожи, ростом, возрастом и т. д.), перцептивный эталон снабжает его «значенческой» интерпретацией. К числу подобного рода эталонов относят социальные стереотипы — «предуготованные» и «окостенелые» образования, «призма, которую человек не замечает, но сквозь которую он воспринимает весь внешний мир», те «мерки и эталоны, которые заранее предопределяют его суждения, мнения, характеристики людей, групп, событий и явлений» [10; 288]. Поскольку стереотипы суть не что иное, как значения, они легко актуализируются под влиянием слов. Факты влияния на воспринимающего, на складывающийся у него перцептивный образ тех наименований и описаний, которыми сопровождается предъявление любого «социального объекта», в том числе и человека, широко известны.

 

30

 

Достаточно вспомнить яркие результаты, полученные А. А. Бодалевым [6; 39—40].

Удельный вес объектного компонента в межличностном восприятии тем выше, чем ниже степень вещественной репрезентнрованности предмета деятельности, производимой воспринимаемым индивидом. Когда такие репрезентации отсутствуют вовсе, воспринимаемое поведение может показаться стороннему наблюдателю ненормальным или крайне аутистическим, хотя субъект вовлечен на самом деле в сложную деятельность, требующую особых умений и высокого мастерства. Ярким примером может служить эпизод, рассказанный К. Лоренцом, всемирно известным ученым-этологом. Он водил на прогулку выводок утят, замещая собой их мать. Для этого ему приходилось передвигаться на корточках и непрерывно крякать. «Когда я вдруг взглянул вверх, — пишет К. Лоренц, — то увидел, над оградой сада ряд мертвенно-белых лиц: группа туристов стояла за забором и со страхом таращила глаза в мою сторону. И не удивительно! Они могли видеть толстого человека с бородой, который тащился, скрючившись в виде восьмерки, вдоль луга, то и дело оглядывался через плечо и крякал — а утята, которые могли хоть как-то объяснить подобное поведение, утята были скрыты от глаз изумленной толпы высокой весенней травой» [16; 54].

Страх на лицах зрителей — это не что иное, как их невербальный самоотчет о том перцептивном впечатлении, которое так хорошо воспроизвел сам К. Лоренц. Его деятельность наблюдалась в урезанном виде — из нее был полностью «вырезан» предметный, смыслообразующий кусок. Неадекватный, искаженный образ возник на сей раз именно потому, что воспринимающие, не находя вокруг никаких физикальных репрезентаций предмета деятельности, полностью сосредоточились на воспринимаемом индивиде как на «чувственном предмете». Его действия и операции, будучи соотнесены с эталоном нормального поведения, обнаружили полное несовпадение с ним.

 

* * *

 

Объектный план межличностного восприятия — его наиболее тщательно и полно изученная составляющая. Это и понятно. В традиционной лаборатории социальной перцепции создаются условия, объективно направленные на индуцирование именно объектной формы межличностного восприятия. Западные (прежде всего американские) социологи и социальные психологи увлеченно изучают разного рода социальные стереотипы, главным образом этнические. Даже при исследовании реальных контактных общностей, где имеются максимально благоприятные условия для развития (и, следовательно, изучения) субъектной составляющей межличностного восприятия, социальный психолог по существу от такого Изучения зачастую отказывается, предлагая членам групп и коллективов воспринимать друг друга с помощью различных объективных оценочных шкал, — иначе говоря, объектно. Конечно, данные, которые мы при этом получаем, отражают какую-то реальность, а именно дают известное представление об объектной составляющей социальной перцепции; однако для адекватного глобального осмысления процессов межличностного восприятия в контексте групповой активности такого отражения явно недостаточно.

В настоящей работе мы попытались, в частности, показать, что последовательное внедрение принципа деятельности не только позволяет по-новому осмыслить саму задачу исследования межличностного восприятия, но и требует пересмотра его методической базы, с тем чтобы привести исследование в соответствие с его предметом.

 

31

 

1.        Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. — 2-е изд. — М., 1955, т. 2.

2.       Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. — 2-е изд. — М., 1955, т. 3.

3.       Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. — 2-е изд. — М., 1955, т. 20.

4.       Андреева Г. М. К построению теоретической схемы исследования социальной перцепции, - Вопросы психологии, 1977, № 2, с. 3—14.

5.       Андреева Г. М. Развитие марксистской традиции в прикладном социально-психологическом знании. — Вестник МГУ. Серия XIV. Психология, 1977, № 3, с. 21—30.

6.       Бодалев А. А. Восприятие человека человеком. — Л., 1965.— 123 с.

7.       Бодалев А. А. Формирование понятия о другом человеке как личности. — Л.» 1970. — 135 с.

8.       Буева Л. П. Личность и ее социальная деятельность. — В кн.: Очерки методологии познания социальных явлений. — М., 1970, с. 160—213.

9.       Буева Л. П. Человек: деятельность и общение. — М., 1978. — 215 с.

10.    Кондратенко Г. М. Вопросы теории печати в свете социальной психологии. — В сб.: Вопросы теории и практики массовых форм пропаганды. — М., 1968, с. 264—303.

11.    Леонтьев А. А. Психология общения. — Тарту, 1974. — 219 с.

12.    Леонтьев А. А. Общение как объект психологического исследования. — В сб.: Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975, с. .106—123,

13.    Леонтьев А. А. Деятельность и общение. — Вопросы философии, 1979, № 1, с. 121—132.

14.    Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. — М., 1975. — 304 с.

15.    Ломов Б. Ф. Общение и социальная регуляция поведения индивида. — В сб.: Психологические проблемы социальной регуляции поведения. — М., 1976, с. 64—93.

16.    Лоренц К. Кольцо царя Соломона. — М., 1970. — 220 с.

17.    Психологическая теория коллектива / Под ред. А. В. Петровского. — М., 1979.—-239 с.

18.    Рубинштейн С. Л. Принципы и пути развития психологии. — М., 1959. — 354 с,

19.    Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. — М., 1973.—423 с.

20.    Хараш А. У. К определению задач и методов социальной психологии в свете принципа деятельности. — В сб.: Теоретические и методические проблемы социальной психологии. — М., 1977, с. 21—32.

21.    Хараш А. У. Смысловая структура публичного выступления (об объекте смыслового восприятия). — Вопросы психологии, 1978, № 4, с. 84—95.

22.    Campbell D. Т. Social attitudes and other acquired behavioral dispositions. In: Koch S. (ed.) Psychology: A study of a science. V. 6. N. Y. et al„ 1963, p. 94—172.

23.    Homberger R. H. The projective effects of fear and' sexual arousal on the rating of pictures. — J. Clin. Psychol., 1960, v. 16, p. 328—331.

24.    Munn N. L. The effect of the knowledge of the situation upon judgements of emotion from facial expression. — J. Abnorm. and Soc. Psychol., 1940, v. 35, p. 324—338.

25.    Murray H. A. The effect of the fear upon the estimates of the maliciousness of other personalities. — J. Soc. Psychol., 1933, v. 4, pp. 310—329.

26.    Pudovkin V. I. Film technique and film acting. — N. Y., 1969. 153 p.

27.  Watzlawick P., Beavin J. H., Jackson D. D. Pragmaticks of human communication. A study of interactional patterns, pathologies and paradoxes. — N. Y., 1967. 296 p.