РОЛЬ КИЕВО-МОГИЛЯНСКОЙ АКАДЕМИИ

РОЛЬ КИЕВО-МОГИЛЯНСКОЙ АКАДЕМИИ

В ЗАРОЖДЕНИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ

НАУКИ НА УКРАИНЕ

А Т. ГУБКО

ИМИ психологии УССР, Киев

Начальному периоду развития психологической мысли на Украине посвящен целый ряд работ. В первую очередь среди них следует назвать труды Б. Г. Ананьева [3], Г. С. Костюка [5], [б], В. М. Ничик [7], [8], П. М. Пелеха [10], [11], А. А. Смирнова [13], М. В. Соколова [14], а также коллективные труды «Очерки по истории русской психологии» [9] и «Идейные связи прогрессивных мыслителей братских народов (XVII—XVIII вв.)» [4].

Указанные авторы отмечают, что истоки украинской психологической мысли, равно как и психологической науки России и Белоруссии, следует искать в древних памятниках Киевской Руси — колыбели культуры трех братских народов. Психологические воззрения древнерусских авторов XI—XIV вв. послужили тем основанием, на котором базировалось дальнейшее развитие русской и украинской психологии. Выйдя из единого корня, эти родственные и в то же время самобытные психологические культуры на протяжении дальнейших столетий активно взаимодействовали и взаимообогащались.

Говоря о развитии отечественной психологии в XVII—XVIII вв., следует в первую очередь упомянуть такой мощный очаг философско-психологической мысли в нашей стране того времени, каким была Киевская академия. На протяжении почти двух столетий это учебное заведение было средоточием лучших научных сил Украины и, наряду с московской Славяно-греко-латинской академией, оказало значительнее влияние на развитие духовной жизни нашей страны.

ОБЩАЯ ОЦЕНКА КИЕВСКОЙ АКАДЕМИИ И ЕЕ ДЕЯТЕЛЕЙ

Основателем этого учебного заведения было Киевское братство. Как известно, братства представляли собой национально-культурные объединения и сыграли большую роль в XVI—XVII вв. на украинских и белорусских землях в борьбе местного населения против ополячивания и униатства. Особенно активно они действовали в период национально-освободительной войны украинского народа в 1648— 1654 гг., окончившейся историческим актом воссоединения на Переяславской раде. Именно в канун этих великих событий и было создано первое высшее учебное заведение на наших землях. Произошло это в 1632 г. в результате слияния Киевской и Лаврской школ.

С самого начала Киевское братство добивалось для своего детища статуса академии. Но польские королевские власти, боясь усиления национально-освободительной борьбы на Украине, оказывали ожесточенное сопротивление этим попыткам. Поэтому, хотя вновь созданный учебный центр с самого начала работал по университетской программе, он назывался коллегией. Статус академии он получил в 1701 г. по указу Петра I. По сложившейся исторической традиции Киевскую коллегию (академию) часто называют Киево-Могилянской — по имени известного культурного и религиозного деятеля киевского митрополита Петра Могилы, бывшего протектором коллегии.

Это был один из крупнейших в Европе научно-учебных центров. Общее количество студентов в 1742 г. составляло 1234 человека. Здесь обучались не только украинцы, великороссы, белорусы, но и молодежь из соседних стран — Болгарии, Сербии, Валахии, Молдавии, Греции, арабских и других земель. Многие выпускники Киевской коллегии (академии) стали выдающимися деятелями культуры Украины, России, Белоруссии и других стран. Ее питомцы составляли преподавательское ядро в учебных заведениях в этих краях не только в XVII, но и XVIII в.

Профессурой Киевской академии являлись ученые, стоявшие на уровне мировой науки того времени. Это обычно были лучшие воспитанники академии, которые по традиции продолжали свое образование в университетах Европы. Вот как говорит известный ученый, один из основателей Харьковского университета, профессор И. Ф. Тимковский о поре своего ученичества в Киевской академии: «Тогда в нашем крае не было еще слышно той «высокой» истины, что благородному человеку для себя, общества и службы немного науки надобно. Мы росли среди голов, обученных не только в Киеве, но поименно — в Кенигсберге, Лейпциге, Лейдене, Геттингене, Оксфорде, Эдинбурге. Таковы были глубоко чтимы» [17; 37]. Но начиная с XVIII в. все большее количество выпускников совершенствовало свои знания в университетах и других учебных заведениях Москвы и Петербурга, что способствовало еще, большему сближению наших народов.

Киевская академия представляла собой образец высшей общеобразовательной школы того времени. До 1694 г. богословие вообще не изучалось. Да и затем в среднем две трети студентов получали сугубо светское образование. Духовной академией она стала лишь в 1819 г.

В Киевской академии было восемь классов; из них шесть одногодичных: четыре начальных — фара, или инфима, аналогия, грамматика, синтаксима — и два средних — поэтика и риторика. Двухгодичный курс философии и четырехгодичный богословия изучались в старших классах. Курс риторики иногда был двухгодичным, философии — трехгодичным. Общий срок обучения достигал .12—14 лет.

В академии кроме различных языков преподавались следующие предметы: история, география, математика, астрономия, катехизис, пение, пиитика (умение слагать стихи), риторика и диалектика (умение произносить речь и вести диспуты), а также философия, в состав которой входили: логика, физика (натуральная философия), психология, метафизика, этика. Для тех, кто готовился к духовному сану, читалось богословие. В последние годы существования академии были введены курсы природоведения и медицины. Для большинства преподавателей было характерно стремление преодолеть схоластический характер преподавания того времени и сосредоточиться на наиболее важных научных проблемах. Так, на схоластическую метафизику отводился лишь один месяц из двадцати, предназначенных для всего курса философии. Раздел о метафизике в (рукописном курсе философии И. Гизеля был в 15 раз меньше раздела о физике и почти втрое меньше курса психологии. Психология здесь читалась приблизительно 100 часов.

Преподаватели и их ученики отнюдь не были замкнуты в стенах своего монастыря. Они принимали активное участие в политической борьбе украинского народа против социального и национального угнетения со стороны польской шляхты, были горячими сторонниками единения Великой и Малой Руси. Еще первый ректор Киевской братской школы Иов Борецкий в своем письме 1624 г., описав притеснения польских панов, просил царя Михаила Федоровича о воссоединении. Посольство к царю Алексею Михайловичу летом 1654 г. возглавлял ректор Киевской коллегии профессор Иннокентий Гизель. В своих речах и писаниях преподаватели Киевской коллегии (академии) нередко высказывали прогрессивные общественные взгляды. Наиболее передовым было мировоззрение самого выдающегося воспитанника Киево-Могилянской академии мыслителя-гуманиста Григория Сковороды, которого великий революционер-демократ Тарас Шевченко назвал в числе своих духовных учителей.

Киевская академия принимала активное участие в духовном обмене между русским и украинским народами. Многие ее наставники и воспитанники помогали в проведении прогрессивных реформ на Руси. В первую очередь здесь следует назвать Феофана Прокоповича (1681 — 1736)—наиболее выдающегося профессора Киевской академии, преподававшего в ней, наряду с другими науками, и психологию. Вызванный в 1716 г. Петром I в Петербург, он с огромной энергией боролся за претворение в жизнь его нововведений. В. Н. Татищев, личный друг Прокоповича, писал о нем: «...Был в науке философии и богословии толико учен, что в Руси прежде равного ему не было...» Поэт-сатирик А. Д. Кантемир, также личный друг Ф. Прокоповича, свидетельствует то же самое: «Не было против него более ученого и в народе таким считался». На первое место он ставил сочинение Прокоповича «Первое учение отрокам», «которое на многие иностранные языки перепечатано, переведено и в европейских разных школах читается» [15; 76].

Столь же многотрудной и полезной была деятельность в России и таких известных ученых, воспитанников Киевской академии, как Епифаний Славинецкий (?—1675) и Симеон Полоцкий (1629—1680). В частности, последний сгруппировал вокруг себя «учебное братство», членами которого были прогрессивные московские ученые. Добрым словом следует помянуть и деятельность. Платона Малиновского, который читал в Киево-Могилянской академии курс философии и психологии. Будучи вызванным в 1723 г. в Москву для чтения аналогичных курсов в Славяно-греко-латинской академии, состоял в качестве ее префекта (проректора). Передовыми были позиции и такого талантливого выпускника Киевской академии, как Гавриил Бужинский, который, будучи приглашен в Москву, а затем в Петербург и принадлежа к «ученой дружине» Ф. Прокоповича, выступал как горячий сторонник и теоретик реформ Петра I. С 1706 г. он — профессор московской Славяно-греко-латинской академии, а вскоре и ее префект. Затем Г. Бужинский становится протектором школ и типографии всего Российского государства.

Однако некоторые посланцы Киевской академии проявляли на новом месте не только новаторские, но и рутинные тенденции. Так, преподававший в Киевской академии риторику и философию профессор Стефан Яворский, будучи вызванным Петром I в Москву, помогал ему в проведении церковных реформ в России, а также по его требованию реформировал московскую Славяно-греко-латинскую академию по образцу Киевской академии. Вместе с тем он упорно травил Ф. Прокоповича за его передовые взгляды. Когда в 1700 г. скончался патриарх Андриан, Петр I назначил С. Яворского «местоблюстителем» патриаршего престола. Затем тот был протектором Славяно-греко-латинской академии, а с 1721 г. президентом Святейшего синода.

Наиболее выдающиеся произведения профессоров Киевской академии, в том числе и по философии и психологии, использовались на протяжении столетий, подчас даже до середины XIX в. Так, Н. Г. Чернышевский в первой половине XIX в. штудировал в Саратовской духовной семинарии Феофана Прокоповича и весьма похвально отзывался о нем: «Я тогда уже много читал,— иные сотни страниц по многу раз,— огромный латинский курс Феофана Прокоповича, как я жалел, что из 18 книг, предназначенных по плану курса, обработано и напечатано было 12 — у Феофана Прокоповича трактат о filioque был превосходен» [18; 678].

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ В КУРСАХ ФИЛОСОФИИ КИЕВСКОЙ АКАДЕМИИ

Как уже говорилось, психология здесь читалась как раздел общего курса философии. Лишь в конце XVII в. наблюдались попытки выделения ее в качестве самостоятельного курса. В рукописном отделе Центральной научной библиотеки АН УССР хранятся рукописи этих курсов, написанных на латинском языке. В последние годы учеными Советской Украины проделана большая работа по подготовке к печати этих работ.

Философские взгляды деятелей Киевской коллегии XVII в. отличались большой непоследовательностью и в целом были весьма далеки от научного материализма. Их сознание, их мировоззрение были как бы раздвоенными. Когда речь заходила о декларациях общего порядка, они твердо помнили, что являются представителями церковного клана, и исправно излагали постулаты христианства о боге как творце мира и человеческого разума. Однако, стоило им перейти к разбору конкретных вопросов материального бытия, с привлечением данных современного им. естествознания, как они, словно забыв обо всем том, что было говорено раньше, начинали рассуждать стихийно материалистически. Это был именно тот случай, о котором писал Ф. Энгельс, когда естествоиспытатели-идеалисты, приступив к исследованию натуры, забывают о своем мировоззрении и начинают действовать и рассуждать как материалисты. И тогда вдруг в сочинениях наставников киевских спудеев появляются утверждения о том, что материя существовала вечно, что ее никто никогда не создавал и не уничтожит, что она бесконечна в своей делимости, и неисчерпаема в своих проявлениях, что универсальное движение является неотъемлемым атрибутом материи и осуществляется по ее собственным законам.

В противовес церковным догматам о неизменности созданного творцом мира они с позиций стихийной диалектики подробно говорят, о тех эволюционных превращениях, которые претерпевают конкретные формы материи. Конечно же, это был не чистый материализм, а деизм и пантеизм, однако, как справедливо замечает известная исследовательница этого периода истории отечественной философии В. М. Ничик, «деистические и пантеистические мысли, к которым приходили отечественные мыслители на основании познания природы, их стремление размежевать философию и теологию объективно способствовали отходу от православной ортодоксии и укреплению в ней материалистических тенденций» [7; 20].

Подобно другим выдающимся деистам XVII—XVIII вв., ученые Киевской академии оставляли богу лишь роль творца Вселенной. После же этого они рассматривали природу и общество в качестве развивающихся по своим собственным материальным законам. В условиях жестокого гонения самодержавием и церковью всех форм вольнодумства многие отечественные мыслители того времени (М. В. Ломоносов и др.) прибегали к деизму как к единственно возможной форме высказывания своих передовых научных воззрений. Есть все основания думать,

что именно таким образом обстояло дело и с профессурой Киевской академии.

У естествоиспытателей в монашеской рясе не было никакого сомнения в том, что материальный мир существует объективно, независимо от воли человека и что его познание состоит в отражении нашими органами чувств и мозгом реалий объективного мира. Таким образом, перед нами по существу материалистическое решение основного вопроса философии — признание первичности материи и вторичности духа. «Природа, — писал Иосиф Кононович-Горбацкий в курсе 1639 г., — существует двумя способами, во-первых, в себе, даже тогда, когда она не воспринимается интеллектом... Во-вторых, природа существует в понятиях разума, поскольку схватывается им так или иначе» [23; 93, ог.]. И мир этот не только объективен, но и, как уже говорилось, вполне познаваем: «Всякое реальное существо может быть познано» [20; 572]. Всякое познание мира проходит чувственный этап, начинается с ощущений. «Любое наше познание, — писал в своем курсе «Этики» С. Калиновский,— зависит от ощущений» [21; 278]. То же самое еще раньше было отмечено И. Гизелем: «Все знание, которое мы имеем о природных вещах, опирается преимущественно на опыт ощущений» [19; 341].

Киевские мыслители значительно раньше западных авторов выдвинули знаменитую формулировку сенсуалистов: «В разуме нет ничего, такого, чего бы не было в ощущениях». Эта формула у них совпадает буквально дословно. Автор первого дошедшего до нас философского курса, в котором материалистические идеи выражены, пожалуй, более всего, И. Кононович-Горбацкий говорил в 1639 г.: «В интеллекте нет ничего, чего бы не было ранее каким-то образом в ощущениях» [23; 71]. То же самое мы видим и в курсе И. Гизеля, второй после Ф. Прокоповича величины среди тамошней профессуры: «Разумность не может существовать без ощущений» [19; ПО] и «ничего нет в разуме, чего бы не было в органе чувств» [там же; 242, об.].

Аналогичным образом решали основной вопрос философии и преподаватели московской Славяно-греко-латинской академии, связанной с киевской общностью основополагающих методологических воззрений. Таким образом, они, запамятовав исповедуемый ими в разделе «Мета физики» постулат о сотворении разума богом, здесь в разделе «Натур философии», не оставили для бога места и в интеллектуальном познании. Кстати, Ф. Прокопович был первым, кто перенес вопросы онтологии из «Метафизики» в «Физику» (натурфилософию), тем самым пере дав проблемы гносеологии из компетенции богословов в ведение натуралистов. Во всех же иезуитских коллегиях того времени вопросы психологии рассматривались в разделе метафизики, и там, естественно, все было выдержано в ортодоксально-церковном духе.

И Ф. Прокопович и Г. Конисский называют чувственный опыт учителем философии. Сенсорное познание рассматривается ими не только как источник знания, но и как критерий его истинности. «Физические теории,— говорил Ф. Прокопович,— не Иначе становятся более точными, как через испытание органами чувств» [26; 167]. Таким образом, их теория познания сводила на нет заявленный ранее тезис о божественном происхождении души человеческой. Функции разумной души, интеллекта и разумной воли, говорили они, невозможны без материи и сенсорных функций. И осуществлять эти функции может не всякая материя, но лишь организованная определенным образом материя. «У людей,— писал С. Яворский,— ощущения зависят от организованной определенным образом материи» [20; 502]. Более того, даже бог, оказывается, не в состоянии нарушить этот закон природы и вдохнуть разумную душу в любую форму материи. Для этого годятся лишь высшие формы ее. «Даже бог,— пишет И. Поповский, — не может из неживого

сделать живое» или «сделать так, чтобы камень имел глаза и видел» [25; 551].

Нетрудно заметить, что в киевской «Сорбонне», как и во многих других философских школах того времени, исповедовали пантеизм, отождествляя природу и бога. По замечанию Ф. Энгельса, постулаты этого учения «все более и более наполнялись материалистическим содержанием... дело дошло, наконец, до того, что оно и по методу, и по содержанию представляло собой лишь идеалистически на голову поставленный материализм» [1; 21, 285]. Для многих мыслителей и естествоиспытателей той эпохи пантеизм был наиболее приемлемой формой «стыдливого материализма». Пантеизм составлял основу мировоззрения и Г. Сковороды. Материю он рассматривал как первооснову бытия, как самодвижущуюся субстанцию. «Природа есть первоначальная всему причина и самодвижущаяся пружина» [12; 1, 323]. Материя является извечным началом, «по необходимости» называющимся «богом», «разумной», не наиболее точным определением для него было бы слово «натура». «Бог, природа... — писал Г. С. Сковорода, — есть то же» [12; 2, 122].

Пантеизм сливался у них с панпсихизмом. Способность к ощущению, полагали они, разлита во всей природе. Однако лишь у людей и животных наблюдаются более высокие формы психики, а что касается разума, то он свойствен лишь человеку.

Сам факт признания психики у животных является, несомненно, материалистическим отходом от поповских догм, утверждавших, что бог вдохнул душу лишь в человека, что между разумным человеком и животными существует непроходимая пропасть.

Остро критиковали ученые и Р. Декарта за его концепцию животных-автоматов, отрицающую ощущения, память и другие виды душевных переживаний у животных. Киевские философы вообще стремились преодолеть дуалистическое решение психофизиологической проблемы картезианцами. И Гизель и его единомышленники утверждали, что между душой и телом существует не пропасть, но единство. Инструментом познания и материальным субстратом психики они считали мозг и критиковали Аристотеля, полагавшего, что вместилищем души является сердце. Доказательство зависимости разума от мозга эти ученые усматривали и в случаях душевных болезней. Именно нарушение функций нервной системы, говорили они, ведет к помрачению сознания. Как видим, в отличие от поповского понимания психически больных как «бесноватых», киевские ученые XVII в. выдвигали сугубо материалистическое объяснение душевных болезней.

Итак, решая вопрос о природе психики, авторы философских курсов вслед за Аристотелем, учение которого в Коллегии XVII в. ставили во главу угла, колебались между материализмом и идеализмом. Но это был именно тот идеализм, который, по словам В. И. Ленина, в натурфилософии чаще всего равен материализму. Характеризуя колебания Аристотеля, В. И. Ленин писал: «Конечно, это — идеализм, но он объективнее и отдаленнее, общее, чем идеализм Платона, а по этому в натурфилософии чаще = материализму» [2; 29, 255].

Что же касается непосредственных материальных механизмов душевной деятельности, то авторы философских курсов исходили из гуморальной теории, истоки которой следует искать в античной концепции четырех основных жизненных соков. И, Гизель полагал, что в теле существует «праосновная жидкость». Именно из этой жидкости организм вырабатывает четыре основные телесные жидкости: кровь, желтую желчь, черную желчь и слизь. Сердечный жар перегоняет эти соки на «очень нежное вещество» — настолько эфемерное, что оно уже становится «сниритуальным» по своей природе. Отсюда второе название этих «нежных веществ» — «жизненные духи». Циркулируя по нервам

и кровяному току, эти «анимальные» импульсы передают от органов чувств в мозг образы полученных восприятий, а также команды мозг; мышцам и другим рабочим органам. Они же, эти «жизненные духи» могут возбуждать в мозгу следы былых восприятий, т. е. являются стимуляторами мнемических процессов. И наконец, различное соотношение этих четырех жидкостей и порождаемых ими «духов» влияет на характер преобладающих переживаний и настроений, на быстроту протекания психических процессов, т. е. порождает различные темпераменты.

Ограниченность естественнонаучных знаний эпохи не позволила киевским психологам подняться в этом вопросе выше наивных гиппократовских представлений, однако ценен сам их материалистический, естественнонаучный подход к решению психофизической проблемы. Достаточно сказать, что во всех современных им иезуитских коллегиях при трактовке психических феноменов о мозге даже не упоминалось. В Киево-Могилянской же академии не только видели в мозге материальный субстрат душевной деятельности, но и, исходя из наличных данных, пытались дать описание его и органов чувств. Кстати, последние, по представлению И. Краковского, являются не чем иным, как «вынесенными во вне органами мозга, воспринимающего посредством их внешние предметы» [24; 342]. .

В «Натурфилософии» Г. Конисского [22] дается очень обстоятельное описание строения мозга — его оболочек, коры, извилин, желудочков, мозжечка, продолговатого мозга и локализации психических функций. Таким образом, профессора академии были знакомы и с анатомией, и с физиологией мозга.

Они высказали некоторые догадки о рефлекторной природе психики. Описание рефлекторной дуги мы видим уже в философском курсе И. Гизеля 1645 г. «Opus totius philosophiae» («Очерк всей философии»)— именно в разделе, посвященном психологии,—«Tractatus de anima» («Трактат о душе»), явившимся первым отечественным учебником по психологии. Излагая теорию локомоции, автор объясняет ее с помощью рефлекторных механизмов: объекты реального мира действуют на органы чувств; по чувствительным нервам полученные впечатления передаются в мозг; оттуда импульсы по моторным нервам бегут к мускулам и вызывают соответствующие движения. Итак, перед нами классическая схема рефлекса. Имея в виду то, что работа Декарта «Страсти души» вышла в 1650 г., П. М. Пелех делает вывод, что И. Гизель пришел к идее рефлекса на 5 лет раньше. Но разговор о приоритете здесь лишен смысла, поскольку идея рефлекса была выдвинута испанским врачом Перейрой еще за сто лет до того.

В философском курсе М. Козачинского, читавшего лекции в 1739—1745 гг., мы едва ли не впервые в отечественной психологической литературе встречаем понятие сознания.

Итак, решение психофизиологической проблемы учеными Киево-Могилянской академии в целом было прогрессивным для своего времени. В нем нашли отражение их стихийно-материалистические воззрения на мир. Что же касается признания ими божественной души, то это, как видим, скорее всего, было вынужденной уступкой фидеизму. Поэтому и не удивительно, что трактаты киевских любомудров, как сплошь зараженные духом рационализма и реализма, были впоследствии запрещены Святейшим синодом и объявлены еретическими.

Исходные методологические положения киевских философов о чувственном познании уже изложены. Рассмотрим теперь конкретное толкование этого вопроса. При объяснении интимных механизмов сен сорного познания они исходили из материалистического учения Демокрита и Эпикура. Центральным понятием здесь является понятие «Sрecies» (вид, образ). Под последним они, вслед за античными

мыслителями, разумели некое специфическое материальное излучение, посылаемое в пространство каждым предметом и продуцирующее с помощью мозга слепок этого предмета. Говоря современным языком, это именно те электромагнитные световые излучения, которые воспринимаются от вещественного мира глазом и формируют в рецепторе, а затем в коре мозга образы воспринимаемого. Именно благодаря этим «видам», по мнению наших авторов, достигается соответствие предметов реального мира и идеальных образов этих предметов в мозгу. Скорость распространения зрительных «видов» расценивалась как «мгновенная». «Зрительные виды,— пишет С. Яворский,— распространяются моментально во все стороны по всей сфере» [20; 512].

В указанной теории «видов» нашло свое наиболее яркое выражение материалистическое мировосприятие и мироощущение киевских философов. Следует сказать, что даже такой крупный представитель : передовых идей того времени, как Р. Декарт, отрицал сенсуалистическую концепцию «видов» древних материалистов Демокрита и Эпикура. Он не допускал необходимости обязательного, соответствия идеальных образов в душе их реальным прототипам. Это явилось агностическим семенем, из которого впоследствии буйно разросся чертополох всевозможных субъективно-идеалистических построений типа печально известной теории «иероглифов». Рассматриваемые же авторы оказались куда более проницательными. Это становится особенно понятным в свете той высокой оценки теории «видов» Эпикура, как его гениального материалистического прозрения, которую дал В. И. Ленин в «Философских тетрадях» [2; 29, 264—265].

Субъективный идеализм не встречал никакого сочувствия у мыслителей киевской философской школы. Они резко критикуют идеалиста Платона, который полагал, что процесс видения осуществляется посредством «высланных глазом лучей» к предмету, а не исторгаемых этими вещами лучевых «видов», как справедливо твердят материалисты еще с древних времен.

Как уже говорилось, полностью материалистически киевские авторы толкуют анатомо-физиологический субстрат чувственного познания. Основным инструментом они указывают мозг и органы чувств. Именно здесь воспринимаются и хранятся, а затем в случае надобности актуализируются образы реального мира. Дается развернутое и в своей основе правильное анатомическое описание этих органов познания. Это свидетельствует об их хорошем знании тогдашней анатомии и физиологии мозга и органов чувств.

Философы Киево-Могилянской академии XVII в. детально разработали вопрос о функциях мозга. Первая функция — воспроизводить цельный, синтетический образ воспринимаемого предмета путем сведения воедино данных различных органов чувств. Исходным материалом для такого целостного акта восприятия служат такие «виды», как свет, цвет, звуки, запахи и др. Эти разрозненные ощущения и создают с помощью указанной функции мозга «общий» образ воспринятого. Поэтому авторы психологических курсов называют указанную функцию мозга общим чувством.

Вторая функция мозга — запечатлевать в себе латентные следы материальных вещей, действующих на органы чувств, и в случае надобности воспроизводить их. Это свойство было названо запоминанием и припоминанием, а сама функция — памятью. При этом они различали сензитивную память и интеллектуальную.

Третья функция — способность создавать новые образы путем комбинирования латентных следов. Эта способность была названа воображением и фантазией. Различие между этими двумя видами способности они видели в следующем: фантазия — это создание образов, похожих

на те восприятия, из которых они комбинируются, воображение же якобы создает ни на что не похожие образы.

Четвертая функция — способность оценивать то воздействие — положительное или отрицательное,— которое может оказать на организм объект восприятия. Эта функция получила название оценочной силы.

Пятая функция мозга упоминается лишь И. Гизелем. Это функция мышления, причем, видимо, лишь чувственного, наглядно-образного, поскольку абстрактное мышление, как уже говорилось, киевские философы, дабы быть в согласии с церковью, отнесли к бессмертной душе. Все эти функции вместе создают единое «внутреннее чувство».

Чрезвычайный интерес представляет собой попытка лекторов Киевской академии поставить вопрос о специфичности органов чувств. Они едва ли не впервые отчетливо поставили вопрос о специализации рецепторов. При этом они правильно, сугубо материалистически объясняли эту специализацию необычайным разнообразием материальных форм внешнего мира. Органы чувств возникают не сразу, они не рождаются в готовом виде. Дифференциация и спецификация их осуществляется в процессе взаимодействия организма с внешней средой, в процессе многочисленных актов восприятия. Именно в этих актах формируются и разнообразятся познавательные потенции индивида. «Итак,— формулирует эту закономерность И. Гизель,— потенции по существу специфицируются и дифференцируются через акты, а акты через объекты», т. е. «извне» [19; 561, 562]. Следовательно, видимо, можно согласиться с П. М. Пелехом в том, что «наши философы XVII в. почти за двести лет до И. Мюллера ставят проблему спецификации рецепторов и стремятся определить причины их возникновения» [10; 25J, но решают ее по-иному.

Авторы курсов XVII в. подробно разбирают конкретные вопросы сенсорного познания — бинокулярное зрение, зрительную адаптацию, апперцепцию (наличие предыдущего опыта, элементов суждения в актах перцепции) и многие другие. Представляет интерес различение ими «латентных следов» и «явных образов». Первые представляют собой скрытые, потенциальные мозговые следы былых впечатлений, не фокусирующихся в данный момент в сознании. «Явные» же образы — это актуализированные, осознаваемые образы. «Эти догадки наших авторов,— пишет по этому поводу П. М. Пелех,— предвосхищают теорию «малых перцепций», выдвинутую в начале XVIII в. Лейбницем» [10; 281:

В процессе перехода «латентных» (или «впечатленных») следов в «явные» или «выраженные» образы существенную роль играет познавательная активность субъекта, его познавательное и волевое отношение к объекту, его внимание. Признавая большую роль внимания (интенции) в перцепции, авторы называют «выраженные образы» еще интенциональными видами. Большую роль в актах восприятия играет и общая деятельиостная сторона личности. Перцепцию, вообще нельзя отделить от продуктивной деятельности субъекта, ибо «ощущения, т. е. слушание, обоняние, вкушание, касание, а также оценивание, представление неотделимы от продуктивной деятельности, от единства с природой и со всей субстанцией живого существа» [25; 3, 574]. В случае же отсутствия познавательной и общей деятельности мозговые, латентные следы остаются лишь как возможность, как материальная предпосылка образа, которую еще нужно превратить в действительность, т. е. актуализировать, «Нельзя не признать,— говорит П. М. Пелех,— что этот вывод был ближе к действительности, нежели та точка зрения, которую в- XIX в. защищал по этому вопросу Гербарт и его, последователи» [10; 29]. Таким образом, ученые академии впервые в отечественной психологической литературе подчеркнули роль деятельности человека в процессах восприятия мира.

Ценна попытка этих ученых показать участие интеллектуального элемента (суждения) в процессах перцепции. Уже на стадии восприятия, указывают они, происходит первичный анализ материального мира. При этом включается и предыдущий опыт индивида. Такой первичный анализ и синтез они называют сензитивным суждением или общим чувством. Таким образом, участие интеллекта обязательно и на этапе чувственного познания мира. «Однако это сензитивное суждение происходит не путем рассуждений, а через одно только непосредственное схватывание» [24; 341, об.]. Иными словами, имеет место не абстрактное, а наглядно-образное мышление. Однако все авторы курсов единодушны в признании того факта, что «сензитивное суждение» — первое проявление интеллекта, переходный этап от чувственного к рациональному познанию мира. Б то же время это «общее чувство» неразрывно связано с показаниями органов чувств, ибо, как отмечается в одном из учебников, «ничего нет во внутреннем чувстве, чего нет во внешнем» [25; 3, 587, об.].

Важной функцией «общего чувства», по мнению И. Крюковского, является восприятие самого акта ощущения, перцепции. Ведь мы не только видим дерево, но и знаем, осознаем, что мы его видим. Это первичная форма самосознания. Авторы называют ее рефлексией. Она присуща только человеку. Животное тоже видит дерево, но оно не осознает того, что оно видит его. Оно просто видит.

Физиологические механизмы мозговых следов киевские психологи XVII—XVIII вв. связывали с перемещением «частичек крови». Перенося воспринятые «виды» из одного участка мозга в другой, кровь способствует созданию новых ассоциаций. Тот же механизм лежит и в основе процессов памяти. Забывание происходит по причине охлаждения, сгущения «нежного» мозгового вещества. Разогревание же его приводит к припоминанию. Итак, перед нами скорее гуморальная, нежели чисто нервная теория рефлекторной деятельности. Однако следует помнить, что новейшими исследованиями показана важная роль гуморальных механизмов в регуляции жизнедеятельности организма, в том числе и его психической, в частности мнемической, деятельности, так что в этих наивных представлениях, пребывавших в полном соответствии с уровнем естествознания того времени, все же было здоровое зерно. Во всяком случае, не вызывает никакого сомнения их материалистическая направленность. Как уже говорилось, во всех курсах психологии, читаемых в иезуитских коллегиумах, а также в учебнике Хр. Баумейетера, по которому преподаватели Киевской академии вынуждены были читать свой предмет в XVIII в., нет и упоминания о мозге, об органах чувств и об их какой бы то ни было причастности к психике.

Киевские психологи далее ставили вопрос о локализации мозговых функций. Высшие психические функции (фантазию и пр.) они связывали с передними частями мозга, оценку и представления — со средней, а: память — с задней. Согласно их представлениям, пока мы не пользуемся воспринятыми образами, «латентные следы» хранятся в затылочной доле мозга. Но как только возникает необходимость их актуализировать, кровь выносит эти «виды» наперед. Общее чувство они помещали в той части мозга, откуда исходят нервы к отдельным органам чувств. Как видим, это довольно близко к павловскому понятию «коркового ядра» анализатора. Что же касается интеллекта, то он, указывали они, не имеет точной пространственной локализации, но, вне всякого сомнения, является общим продуктом мозговой деятельности. «Все же,— пишет С. Яворский,— хотя интеллект находится во всем теле, он выполняет свою функцию только в мозге, ибо зависит в своей деятельности от чувственного познания, органом которого является мозг» [20; 535, об.]. Итак, как в который раз наши «академики», словно

забыв о своих общих декларациях о божественном происхождении разума, начинают рассуждать как истые материалисты, связывай интеллектуальную деятельность, в ряду всех прочих психических процессов, с работой материального субстрата — мозга.

В психологических курсах Киевской академии столь же основательно были разработаны и остальные вопросы как общей теории психологической науки, так и конкретных психических процессов и свойств — внимания, памяти, представления, воображения, фантазии, речи, мышления, воли (в частности, вопрос о свободе воли, который они решали правильно), структуры личности (способностей, темперамента, характера).

Итак, в противовес бытующему в литературе мнению об эпигонском характере профессуры Киево-Могилянской академии, мы можем сказать, что это были по преимуществу серьезные, самобытные ученые, стоявшие на уровне науки своего времени, а нередко и обгонявшие его. Можно упомянуть также и книги воспитанника Киевской коллегии Симеона Полоцкого «Обед душевный» (1681) и «Вечеря душевная» (1683), содержащие передовые психолого-педагогические идеи, к которым западные авторы пришли значительно позже. Так, он раньше Дж. Локка заявил, что человек от природы ни добр, ни зол — он от рождения «скрижаль ненаписана». За столетие до французских просветителей XVIII в. С. Полоцкий с исключительной силой сказал о всемогуществе воспитания. Его труды, как и педагогические произведения Епифана Славинецкого, на протяжении столетий были излюбленным чтением родителей.

Прослеживается связь педагогических идей ученых Киевской академии с передовой отечественной педагогикой и более позднего периода. Достаточно сказать, что наставником К. Д. Ушинского в ученические годы был уже упоминавшийся воспитанник этой академии профессор И. Ф. Тимковский, который, будучи директором Новгород-Северской гимназии, оказал большое влияние на формирование личности русского педагога.

Знаменитая грамматика Мелетия Смотрицкого на протяжении XVII—XVIII вв. была для наших народов основным учебным пособием по родному языку. В частности, переизданная несколько раз в Москве, она не только явилась первыми «вратами учености» М. В. Ломоносова, но и в какой-то мере послужила исходным материалом для него при создании первой полной новой грамматики русского языка. Точно так же на протяжении двух столетий основным учебным пособием по истории нашей страны на Украине, в России и Белоруссии был учебник «Синопсис», вышедший из недр Киевской академии. Автором его счи тают И. Гизеля. Еще при жизни автора этот учебник выдержал. 30 изданий.

Дух глубокого патриотизма, гуманизма, свободолюбия и в известной мере вольнодумства, царивший в XVII в. в академии на Киевском Подоле, приверженность ее обитателей к идеям Возрождения, Реформации и раннего Просвещения способствовали, как уже говорилось, выработке многих передовых общественно-политических идей, связь которых с последующими этапами развития прогрессивной отечественной мысли также прослеживается довольно явственно. Что же касается философского мировоззрения киевских ученых, то, несмотря на тяжкие оковы средневековой схоластики, идеализма и фидеизма, они, как мы видели, в вопросах, онтологии стихийно склонялись к материализму.

Исключительно благотворным было влияние на киевских педагогов их дружбы с русскими учеными. Достаточно сказать, что уже в числе первых четырех учителей Киевской братской школы был московитянин Федор Уставщик. Украинский народ свято хранит память и о другом московитянине, великом первопечатнике Иване Федорове, создавшем

на Украине первый отечественный букварь. В 1640-х гг. в Киевской коллегии учился автор и другого азбуковника — Карион Истомин. В 1734 г. в Киевской академии обогащал свои знания будущий гениальный русский ученый М. В. Ломоносов. В лекциях местных предателей он не нашел для себя ничего нового, поскольку аналогичные курсы он слушал в московской Славяно-греко-латинской академии, качестве профессоров которой начиная с префекта Антония Кувичинского, читавшего курс философии и психологии, подвизался целый ад воспитанников Киевской академии. К тому же именно в эти годы в Киевской академии начался период уже упоминавшегося засилия схоластики и идеализма, да и профессор философии Иероним Миткевич был наименее даровитым из всех преподавателей этого предмета. Потому Михаил Ломоносов основное время проводил в библиотеке Киевской академии, собиравшейся 150 лет и имевшей одно из наиболее богатых в Европе книгохранилищ.

Материалистические идеи М. В. Ломоносова оказали большое влияние на украинских ученых XVIII — начала XIX в. (Г. С. Сковорода. П. М. Любовский и др.), а также на тех выходцев из Украины (Я. П. Козельский, П. Д. Лодий и др.), которые работали в эти годы в русских учебных заведениях. Начиная с XVIII в. развитие психологии в России являлось решающим фактором формирования психологической мысли на Украине. Но освещение этих этапов выходит за пределы данного сообщения.

1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19.

2. Ленин В. И. Полн. собр. соч.

3. Ананьев Б. Г. Очерки истории русской психологии XVIII и XIX веков. — М., 1947.

4. Идейные связи прогрессивных мыслителей братских народов (XVII— XVIII вв.). — Киев, 1978.

5. Костюк Г. С. Русско-украинские связи в формировании передовой отечественной психологической мысли. — Известия АПН РСФСР, 1955, вып. 65.

6. Костюк Г. С. Елементи диалектики в психологiчних поглядах Г. С. Сковороди.— В зб.: Педагог iчнi iдеi Г. С. Сковороди. — Киiв, 1972.

7. Ничик В. М. Из истории отечественной философии конца XVII — начала XVIII в. — Киев, 1978.

8. Нiчик В. М. Внесок дiячiв Киево-Могилянськоi академii в еднання духовних культур pociйcького, украiньского i бiлоруського народiв. — Фiлософська думка, 1974, №5.

9. Очерки по истории русской психологии. — М., 1957.

10. Пелех П. М. 3 icтopii витчизняноi психологii XVII ст. — В зб.: Нариси з iсторii вiтчизняноi психологii XVII—XVIII ст. Киiв, 1952.

11. Пелех П. М. Психологиiя в Кiвськiй академii в XVIII ст. — Там же.

12. Сковорода Григорiй. Твори в двох томах. — Киiв, 1961.

13. Смирнов А. А. Развитие и современное состояние психологической науки в СССР. — М., 1975.

14. Соколов М. В. Очерки истории психологических воззрений в России в XI— XVIII веках. — М., 1963.

15. Сочинения, письма и избранные переводы князя Антиоха Дмитриевича Кантемира. — СПб., 1867.

16. Сумцов Н. Ф. Иннокентий Гизель. — Киевская старина, 1884, т. X.

17. Тимковский И. Ф. Мое определение на службу, сказанное в трех частях. 1850. Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (Москва). Пот. III, № 11.

18. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: в 15-ти т. Т. 1. — М., 1939.

19. Giselius I. Opus totius philosophia... 1645—1647. Центральная научная библиотека (Киев). МАК/П. 128.

20. Javorski S. Agonium philosophicum... 1691—1693. (ЦНБ. ДС/П 152).

21. Kalinovski S. Cursus philosophicus... explicatus, 1729—1730. (ЦНБ, 123 П/83).

22. Koniski G. Philosophia jttxta... mentem Aristotelis... 1749 (ЦНБ, ДС/П. 171).

23. Kononowicz-Horbacki J. Subsidium Logicale, 1639—1640. (ЦНБ, 126/П. 1276).

24. Krokowski J. Tractatus in libros Aristotelis de anima. 1685.

25. Popowski J. Uniwersa philosophia... T. I—HI, 1699. (ЦНБ, 622/397 C).

26. Procopowicz Ph. Курс философии без заглавия, включающий логику, натурфилософию, метафизику, этику. 1707—1709. (ЦНБ, ДА/П. 43).